Злится «папа», — понял Козаченко, — ничего, перегорит.
— Я бы хотел, чтобы встреча на высшем уровне состоялась не в понедельник, а завтра. В первую половину дня.
— То есть, — президент тронул мочку уха. Вот он, тот миг, когда из нашего мальчика можно будет крутить верёвки. — Вы хотите начать переговорный процесс до начала съезда в Южнодонецке. Я правильно понял? Можете не отвечать. Андрей Николаевич, а что вам бояться? — Кучерук улыбнулся. Легко. Расслабленно. — За вами стоит такая тяжёлая артиллерия, которая даже не постеснялась поставить мне, президенту, ультиматум. А что им какой-то Яценко, со своим нежеланием смириться с вашим Майданом? Пусть себе собираются в Южнодонецке. Выносят решения. Их же всё равно никто не примет во внимание.
Козаченко промолчал. Он прекрасно понимал, куда клонит Кучерук. Президент хотел уйти в сторону от происходящих процессов. Мол, разбирайтесь сами. Деритесь. Рвите друг другу чубы. Вставайте стенка на стенку. Но и ответственность за последствия тоже будете нести самостоятельно. А вот последнего Андрей Николаевич как раз и не жаждал. Съезд премьера мог сломать многое. Если не всё.
За последние десять лет имелось множество примеров, когда после «бархатных революций» единство страны, пережившей данный феномен, не выдерживало, и государство разваливалось на несколько мелких, самостоятельных держав. Достаточно вспомнить Югославию и Чехословакию. Шлоссер ещё тогда, в Вене, намекал на то, что недопустимо, чтобы Украина разделилась на две территории. По одной простой причине: Шлоссера и его компаньонов интересовала именно «премьерская» земля, со всеми вытекающими из неё последствиями. Съезд в Южнодонецке мог не просто дать трещину в развале страны. Принятые на нём решения могли толкнуть Шлоссера на контакт с Яценко. И тогда он, Козаченко, становился бы проигравшей фигурой. А с проигравшей стороны за всё и воздаётся.
— Тем не менее, было бы желательно, чтобы наши переговоры начались раньше. — упрямо высказался Андрей Николаевич.
Кучерук плотнее запахнул на груди халат, в котором он вышел к гостю. Даниил Леонидович сделал паузу. Потом ответил:
— Нужно подумать. Сам понимаешь, ночью заставлять людей лететь к нам, только потому, что пан Козаченко хочет перенести встречу с понедельника, на выходной день… Необходимы аргументы. Причём, весомые аргументы.
— И какие аргументы вы хотите от меня услышать?
— Ну, хотя бы, в каком свете вы видите моё дальнейшее будущее. Личное, и семьи. Я вот внимательно смотрю наше телевидение, и такое о себе слышу, что мороз по коже. Ведь до чего ваши товарищи по борьбе договорились: Кучерук — преступник номер один в Украине. За такими словами, Андрей Николаевич, всегда должно следовать действие. Неужели, вы хотите меня посадить?
— Ну, что вы, Даниил Леонидович. — Козаченко вымученно улыбнулся. — Ни в коем случае. Просто, эмоции иногда перехлёстывают через край.
— Да ты не оправдывайся, Андрюша, — неожиданно перешёл на «ты» глава государства. — Я всё равно твоим словам не верю. Я знаю их цену, копеечную. А потому, Андрей, предупреждаю: только дело зайдёт дальше слов, берегись. Сам должен понимать, какой материал у меня имеется против тебя. И напрасно ты Администрацию блокировал. Там ничего нет. Пусть твои ребята перестанут втихаря, по ночам лазить по кабинетам. Ничего не найдут. А, вот если, твои недоумки решат, что они сломали «папу», то и в Европе, и в твоей любимой Америке появятся очень интересные фотографии, и ещё более любопытные записи разговоров. — Кучерук ткнул указательным пальцем в грудь гостя. — А также подлинники документов, по которым сидеть тебе лет двадцать. Ты знаешь, о чём я говорю.
Козаченко сглотнул набежавшую слюну. Он давно ждал подобного разговора. И был готов к нему.
— Я понял. И даже добавлю. У вас против Яценко подобного материала нет. А он вам не простит того, что произошло сегодня утром.
— Верно. — согласно кивнул головой президент. — Хотя, договориться можно с кем угодно.
— Но не с ним. — Козаченко упрямо смотрел на президента.
Вот ведь, шельма. — подумал Даниил Леонидович. — И, что самое интересное, прав. В нынешней ситуации нет никакого смысла договариваться с «быком». Он слишком злопамятен, а потому при нём спокойной жизни мне не видать. Яценко действительно действует более осмотрительно, чем все его предшественники. Сказывается жизненный опыт. «Быку» постоянно приходится оглядываться на звучное и ёмкое слово «рецидив». А потому, заметать следы своей финансовой деятельности он может, как никто другой в его команде. И, кто его знает, может «бык» действительно захочет ему, Кучеруку, переломить хребет.
— Я подумаю, Андрей, над твоим предложением. Перезвони. Через час. Если решу его в твою пользу, то утром жду тебя в Верховной Раде. Прикажи, чтобы подъездные пути к ней разблокировали. Будем круглый стол проводить там. Либо в Мариинском дворце. А сейчас ступай, мне нужно подумать.
В двадцать один час, сорок восемь минут по киевскому времени, лейтенант Борисов доложил полковнику Новокшёнову о том, что объект, который они проследили от продавца хот догами, до самой квартиры, действительно проживает, вместе с матерью, по адресу: проспект Паладина, 162, квартира 70. Является гражданином Украины. Работает наладчиком на авиазаводе «Антонова», и во вторник, 22-го числа, уехал в командировку в город Харьков, где и находится, по сей день. Никакой посылки в доме подозреваемого группой Борисова обнаружено не было.
В двадцать три, двадцать восемь Борисов сообщил Новокшёнову о том, что, через директора «Троицкого» рынка, он вышел на продавца хот — догов, работающего у центрального входа, в десяти метрах от метро. Продавец сообщил, что хорошо помнил ту посылку, но передал он её не мужчине, а девчонке, лет четырнадцати. Естественно, никто за девчонкой наблюдения не устанавливал.
А ещё через час Новокшёнов, до безобразия пьяный, упал на диван, и забылся тяжёлым, хмельным сном.
Геннадий Сергеевич не помнил, как добрался домой. Журналист пришёл в себя только после того, как ввалился в прихожую, и упал на пол, сильно ударившись головой о дверной косяк. Именно боль привела его в чувство.
Молчуненко стянул с ног туфли, с трудом присел на пуф, специально стоящий для этих целей в коридоре, и, вытянув ноги, приложил руку к голове. Крови, кажется, не было. Господи, как он надрался. Геннадий Сергеевич провёл по сухим губам языком, и понял, что если сейчас не найдёт в себе силы, не поднимется, и не дойдёт до раковины, то в скором времени умрёт от жажды. Но понять, одно дело, а вот выполнить…
Дойти до раковины не получилось. Получилось доползти. Потом он минут десять держал голову под холодной струёй, надеясь на облегчение.
Сегодня, после сумасшедшего марафона, который Геннадий Сергеевич выдержал, практически не покидая студии, приводя в себя и свой внешний вид в общественном туалете, питаясь чёрт зная чем в буфете, и тем самым основательно посадив желудок, ему, после всего пережитого, вдруг сообщили, что Г. С. Молчуненко, то есть он, уволен из телекомпании «СТВ» по причине непрофессионализма. Вот так. Не больше, не меньше. Сначала бойкот. Потом увольнение. Конечно, можно было поспорить, поднять шум, взять голосом на арапа. Да что толку.
Геннадий Сергеевич, несмотря на последний диагноз руководителя телекомпании, всё-таки был настоящим профессионалом. И прекрасно осознавал: с некоторого времени, во всех средствах массовой информации основополагающую роль будут играть не профессиональные качества людей, а их принадлежность к определённой партии. Близость к кормушке. Конечно, потом, рано или поздно, всё начнёт возвращаться на круги своя. И он тоже вернётся. Может быть. Но, не на «СТВ». И не в том качестве, в котором жил последнее время.
Молчуненко снова опустил голову под кран. Твою мать… — мужчина выматерился. В голос. С обидой и жалостью к себе. — Только бы не упасть, раскроив голову о край ванны. Не хватало ещё, чтобы его труп нашли в таком месте. Господи, о чём он думает?