Зал народных избранников напоминал муравейник, потревоженный чьей-то невидимой злой волей. Бесцветные фигуры безликих народных трибунов суетливо сновали вдоль мягких кресел, по ковровым покрытиям проходов, от президиума к лидерам и обратно. На серых лицах вырисовывалась озабоченность теми глобальными процессами, которые они сами создавали, и сами с великими трудами преодолевали.
— Что вас так заинтересовало? — Михаил тоже взглянул вниз, но ничего примечательного для себя, не обнаружил.
— Что-то произошло.
Самойлов присмотрелся более внимательно.
— Ничего особенного не наблюдаю.
— От того, что вы в первый раз на подобных мероприятиях.
— А что вы увидели?
— Обычно нардепы перед началом заседаний спокойны, уравновешенны. Шутят, обсуждают промеж собой всякую всячину. Читают прессу. В основном, «жёлтую». Пока объективы телекамер на них не наведены. Это после, в свете театральных рамп, они себя подогревают. А так — ни дать, ни взять, светский клуб, со своими правилами, и законами. А сейчас смотрите какое движение. Как в муравейнике. Такое случается крайне редко.
Однако, Самойлов нацелил свой взгляд не вниз, а на коллег, украинских телевизионщиков. Те торопливо монтировали аппаратуру, проверяли, как она закреплена, в спешке вставляли кассеты с плёнкой и, при этом, о чём-то негромко перешёптывались. Да, кажется прав Молчуненко. Что-то произошло.
Заседание началось во время. На повестке дня стояли вопросы, связанные с аграрным сектором. Партия аграриев, естественно, являлась основным докладчиком. Спикер парламента Алексеев Юрий Валентинович, объявил о начале работы, и хотел, было, предоставить слово основному докладчику, но, неожиданно передумал. Внимательно посмотрел на монитор, вмонтированный в стол, напротив него, бросил взгляд на депутатский, оппозиционный, корпус, сидящий по правую руку от места спикера, пожал плечами и сказал в микрофон:
— Уважаемые депутаты! В распорядок рабочего дня Верховной Рады вносятся небольшие изменения. Только что поступила просьба дать слово для выступления Козаченко Андрею Николаевичу, народному депутату, фракция «Незалежна Україна», 115 территориальный округ. А после заслушать представителя от аграрной партии. Нет возражений? — в зале установилась напряжённая тишина. — Прошу вас, Андрей Николаевич. Время для выступления пять минут.
Козаченко покинул своё кресло и направился к трибуне.
Володя впился в глазок, развернул камеру и направил её на идущего депутата.
Михаил присвистнул.
Андрей Николаевич шёл, медленно передвигая ноги, точнее шла у него правая нога, а левая практически не двигалась, приволакивалась. Правой рукой депутат иногда опирался о спинки кресел, в то время, как левая, словно перешибленная твёрдым предметом, свисала плетью вдоль тела. Когда Козаченко поднялся на трибуну, Володя не удержался и сделал жест рукой, подзывая Михаила..
— Что такое? — спросил Самойлов.
— Сам взгляни.
Журналист прильнул к оптической трубке, силой линз приблизившей кандидата в президенты до самых крупных размеров. Всегда волевое, симпатичное лицо кандидата в президенты теперь стало почти неузнаваемым. Веко левого глаза слегка повело, от чего казалось, будто Козаченко постоянно нервно подмигивает. Самойлов всмотрелся более внимательно. И тут же отметил: у Козаченко повело всю левую сторону лица. Полностью. Таким Самойлов видел выражение лица у своего отца, когда у того случился инсульт. Складывалось ощущение, будто уголок рта кандидата привязали невидимой нитью к уху, что не давало губам нормально двигаться.
Козаченко начал говорить. В зале наступила тишина. Все видели, с каким трудом даётся Андрею Николаевичу каждая фраза, каждое слово.
— Меня отравили. — начал Козаченко без о всяких вступлений и предисловий. — Посмотрите на меня. Посмотрите на моё лицо. Вслушайтесь в мою дикцию. Перед вами сотая доля того, что я пережил за последние сутки. То, что произошло — не случайно. А преднамеренно. Меня отравили перед выборами. Отравили в надежде, что кандидат от оппозиции оставит предвыборную борьбу. Но они просчитались! Я — жив! И требую расследования! Открытого, прямого и беспощадного! Потому, что меня отравила власть! — указательный палец Козаченко устремился в сторону пропрезидентского депутатского корпуса. — Та самая коррумпированная власть, которая доживает свой последний срок. Которая почувствовала силу во мне и моём движении. Которая не даёт нам возможность открыто выступать перед народом. И вот теперь, когда эта преступная власть поняла, что её дни сочтены, решила свести со мной счёты. Но они просчитались! Я выжил! Я мы продолжим борьбу! Знайте: мы не сдадимся! Вам — Козаченко всем телом повернулся в сторону кресел депутатов, лоббирующих президента. — не хватит яда! Вам не хватит «Камазов». Вам не хватит пуль, чтобы остановить нас. Сегодня вы хотели убить меня, но у вас ничего не вышло! Как не получится у вас и с другими. — голова оппозиционера повернулась в сторону спикера. — Я требую немедленно созвать парламентскую комиссию по расследованию преступления, совершённого против народного депутата. Я подал заявление в Генеральную прокуратуру, по факту покушения на мою жизнь. И я знаю, сейчас в этом зале сидят те, кто подмешал яд в мой стакан. А потому, хочу им сказать: никакая депутатская неприкосновенность их не спасёт от наказания за совершённое преступление. Бандиты должны сидеть в тюрьмах! И они будут в них сидеть! Нас не победить!
По залу прошёл ропот, переходящий в непонятный гул. Оппозиция повыскакивала с мест и блокировала подступы к трибуне, на которой стоял Козаченко. На выкрики из зала, что бывший премьер клевещет на власть, оппозиция отвечала свистом и выкриками о преступности действующего режима. Алексеев сделал попытку успокоить зал, но это ни к чему не привело. Повестка дня оказалась сорванной.
Зал взорвался многоголосьем. С одних рядов неслись выкрики о преступной власти. С центральных кресел кто-то пытался перекричать оппонентов своими аргументами в пользу президента. Алексеев попытался, было, навести в зале порядок, но видя, как обстановка накаляется с каждой минутой, передумал дальше вести заседание Верховной Рады и объявил о вынужденном перерыве.
Козаченко, с трудом стоявшего на ногах, вывели под руки из зала заседаний, в котором обстановка, к данной минуте, накалилась до предела.
— Как тебе происшедшее? — спросил Самойлова Геннадий Сергеевич Молчуненко, когда они через полчаса покинули здание Верховной Рады.
— Круто. У вас всегда так?
— Как?
— Непредсказуемо и со спецэффектами? — Самойлов притормозил и быстро повернулся в сторону оператора. — Подождите. Володя, камеру. Быстро!
Михаил выхватил микрофон из рук Дмитриева. Навстречу им двигался один из помощников Козаченко, Богдан Петренко. Самойлов с Володей перегородили путь вице-спикеру:
— Разрешите несколько вопросов.
Депутат вскинул глаза и удивлённо посмотрел на Самойлова:
— Ты?
— Насколько тяжело болен Андрей Николаевич? — спросил Самойлов, не отвечая на поставленный вопрос.
— Я не уполномочен отвечать. — Петренко сделал шаг в сторону, но оператор перегородил ему дорогу.
— А чем его отравили?
— Выключите камеру. Я говорить не буду. — депутат бросил взгляд по сторонам, явно кого-то выискивая. Кажется, сейчас будут бить, и, вполне возможно, ногами. — неожиданно Дмитриеву вспомнилась фраза из романа Ильфа и Петрова.
И действительно, через несколько секунд телевизионную группу окружили незнакомые молодцы, в офисном обмундировании, с короткими причёсками, добрыми лицами, и благими намерениями.
— Володя, выключай. — Самойлов усмехнулся, и спрятал микрофон.
Петренко сделал отмашку охране, окинул долгим взглядом журналиста:
— А мне сказали, будто тебя попёрли с телевидения.
— Наша земля всегда была щедра на слухи. К примеру, о тебе до сих пор в Москве болтают.
— Кто? — Петренко сделал удивлённое выражение на лице.
— Многие. Всё-таки в ленинском комсомоле Богдан Петренко был не последней фигурой.