Нет. Вру. Я знаю почему. Если у Арсения кто-то был, – а у него точно кто-то был, – то он водил ее в эту квартиру. И мысль у меня почти сумасшедшая: он продолжает прятать от меня даже ключи, потому что мечтает туда свалить. Может, и не один. Может, и ждет его кто-то: маньячек полно на этом свете.
Ладно. Катька дверь открывает, надо ужин ей подавать. У нее сегодня день морепродуктов – для фигуры и чего-то еще. Вчера был день капусты – для груди. И так по расписанию, которое она повесила на стенке в кухне. Дети – они ведь геморройные от сосок-пеленок до мужа-козла, который, даст бог, польстится на ее капусту и увезет в свою квартиру. Того, который у нее есть, я к ночи даже поминать не стану. Каждый день молюсь, чтобы он ее бросил. Я бы хотела, чтобы Катя уехала в другую страну. С расстояния и начинаются нормальные отношения детей и родителей, я считаю. Будет ездить в гости и возить подарки. А я – к ней. Она вообще добрая девка, только очень замороченная. Иногда мне так хочется вцепиться в нее всеми пальцами, ногтями содрать всю эту наносную шелуху. И достать, выцарапать из нее свое родное дитя, которое даже в школе пахло моим молоком. И сейчас иногда, как разлепит утром сонные глаза, махнет ресницами – я такие в салоне наклеиваю клиенткам, а у Катьки свои, как у отца, – так просто схватила бы ее на ручки, чтобы она шепнула «мама». Но не дай бог до нее дотронуться, она сразу фыркнет и скажет: «Ма, отстань, я же не умылась, зубы не почистила. И вообще я проспала». Может, я и ей противна. Как и всем в этом доме – на три разных чертовых мира.
Екатерина
Я стараюсь приходить домой как можно позже. В детстве я бежала на запахи и звуки родного дома. Мне так был нужен радостный, всегда немного взвинченный голос мамы. Я млела и балдела, когда папа поднимал меня чуть ли не под потолок на вытянутых руках над своей головой. От мамы не требовалось быть умной. От папы я не ждала телячьих нежностей. Я получала от родителей столько, сколько мне было нужно. Мамина забота, ее, как она говорила, «вкусняшки» и «обнимашки». Мне кажется, это стало основой моей уверенности в себе. Я достойна любви и внимания. Я приятна в физическом контакте. «Ты пахнешь, как мамин цветочек», – говорила она. Вроде полная ерунда: какой такой мамин цветочек, – а так грело. Папа был истиной в высшей инстанции. Он мало бывал дома, очень редко говорил что-то, кроме самых простых вещей. Но с тем большим интересом и вниманием я ловила каждую его мысль, серьезную взрослую информацию. Это не было рассчитано ни на то, чтобы вызвать у собеседника удовольствие, ни на обсуждение, ни на воспитание. Это просто было так. Иногда очень тяжелые и глубокие вещи, которые я прятала в своем сознании, чтобы когда-то понять их самой. Интеллектуальный контакт с папой – а он был именно таким с детства – стал для меня стимулом думать, понимать, искать, не верить в навязанные догмы и к любым выводам приходить самостоятельно.
Валера как-то сказал, что я самонадеянна и часто невыносима. И смягчил: «Но это компенсируется твоим обаянием и нежностью, так что я потерплю. Если совсем честно, терплю с удовольствием». Валера… Мой бойфренд, у которого есть жена и ребенок. Он старше меня почти на двадцать лет. И я точно знаю, что с первых минут знакомства поразило и пленило меня. Валерий Смирнов – режиссер второго фильма, в котором я снимаюсь в небольшой роли. Он долго ходил по театрам и искал «незамыленную и не примитивную» исполнительницу, как сам потом сказал. Когда он выбрал меня, я была так счастлива, будто мне сразу «Оскар» дали. Валера – и есть «Оскар» судьбы. Только мне его не удержать: руки слабоваты. Да и не борец я с чужим ребенком и его матерью. Я не верю в счастье, добытое такой ценой. Собственно, никто мне ничего такого и не предлагал, и отношения наши далеки от сладкой идиллии. Но я и к этому была готова, благодаря родителям. Женщине трудно любить умного и сильного мужчину, но она в эту тяжесть впивается изо всех сил, чтобы не упустить, чтобы не забрали. Потому что другой вариант кажется падением. Так даже с моей мамой, которой, конечно же, было бы в тысячу раз комфортнее жить с покладистым, туповатым тюфяком. Как у ее подруг. То, что мама всегда испытывала к папе, мне казалось сплавом любви, ненависти, ревности, а теперь и раздражения. Он стал калекой. Мы смотрим на него сверху, а он по-прежнему настолько выше нас. А оттого, что не за кем больше следить и охотиться, папа иногда смотрит подозрительным взглядом даже на меня. На маму он вообще старается не смотреть.