И они не помнили об осторожно заглянувшей в комнату Ленке, о том, что ни он, ни она не смогут повторить этого, что такого просто никогда не было в их жизни…
А потом прохладное розовое вино «вермутень» наполняло чистые стаканы, и Мила, поеживаясь от холода, набросила на голые плечи свой пестренький свитерок и завязала его рукава под горлышком… и смеялась, улыбалась, была счастлива здесь и сейчас, а все остальное было неважно…
…и смеялась, и смеялась, и смеялась…
«Только не вздумай к врачам обращаться, — сказал ему совершенно серьезно Егор Октябрьский, когда Пан решился, наконец-то, поделиться с ним своими снами. — Помочь они ничем не помогут, а голову задурят и нервы потреплют… А это тебе просто от «Мартышки» наследство, ох, извини, от мулатки твоей, Шаки…»
«Она была Милой? — удивился Пан. — Или Мила была мулаткой? почему я не вижу саму Шаку? и где, и когда все это происходит?»
«Она не была никем, кроме мулатки Шаки, — отверг предположение Пана Октябрьский. — И Мила в твоих снах была и будет только Милой. Просто от мулатки тебе достался какой-то ключик… к неизвестному замочку. И перестань задавать вопросы. Когда ты задаешь такие вопросы, то похож на дурака, ставящего в тупик сто мудрецов!»
«А вы один олицетворяете всю сотню?» — спросил Пан и дерзко засмеялся.
— Ну, что же, будем подбивать баланс? — спросил Октябрьский собравшихся возле своего стола Марту, капитана Мишина и майора Прошина.
Впрочем, Прошин присутствовал здесь скорее с правом «посылательного» голоса, ожидая внезапных срочных и важных приказаний. А вот Мишин и Марта…
— Ваш самолет готовится к обратному полету, летчики говорят, надо еще несколько часов, залить топливо, проверить какие-то приборы… — ответил Мишин.
— Самолет-то — ерунда, куда он денется, — махнул рукой Октябрьский. — Лучше разберемся с обстановкой, которую мы оставляем, и с людьми.
— В городе обстановка всю ночь и с утра — удивительная, — покачал головой капитан Мишин. — Пусть и по предварительным докладам, но — очень похоже на кладбище. Тишина, покой, никого на улицах, закрыты пока все магазины, учреждения, даже полицейские участки. Вчерашний вечерний налет оказал неизгладимое впечатление…
— Сказали бы проще, товарищ Мишин, — довольно улыбаясь, заметил Егор Алексеевич. — Вчера одиннадцатая воздушная дала всем просраться…
— Георг! — укоризненно взглянула на него Марта.
— Ну, я, как всегда, не прав в выражениях, но прав по существу, — мягко извинился Октябрьский. — Значит, в городе спокойно?
— И мне кажется, что это надолго, — признался Мишин. — Вот не оставляет такое ощущение, что кто-то попробовал нас на прочность и — отступил, удивленный и даже в чем-то обиженный.
— Вы в юности стихами баловались? — спросил Егор Алексеевич.
— А кто ж из нас не баловался?.. — засмеялся капитан.
— Да сих пор проступает, — констатировал московский гость. — Конечно, вы в чем-то правы. Пробовали нас вчера. Может быть, даже не столько на прочность, как на скорость реакции и адекватность действий. Вот только не учли мое здесь присутствие.
— Вы хотите сказать, что иначе всё было бы по-другому? — усомнился капитан.
— Вы случайно выходите на странную «Мартышку», и так же случайно в тот же день докладываете об этом в Москву, причем так, что бы ваш доклад не лег под сукно, а направился высшему руководству по самой короткой дороге… — Октябрьский задумчиво почесал в затылке. — Это могло быть случайностями, просто стараниями отдельно взятого, чересчур усердного особиста, не более того. Но! Здесь, в городе, появляется наша делегация. И что же происходит в тот же день? Кровавый налет на тюрьму и похищение «Мартышки». Как думаете, без подсказки Пана вы долго бы искали её?
— Бесконечно, — сознался особист. — Да и с подсказкой… Я бы не взял на себя ответственность блокировать, а уж тем более — штурмовать домик на берегу. Пришлось бы согласовывать… х-м… опять же с вами, видимо, но — на огромном расстоянии. А как наше начальство относится к обоснованию типа «одному парню из штурмовиков кажется», вы и сами знаете…
— Ну, тогда случившийся бунт в городе после возвращения «Мартышки» ложится прямо, как лыко в строку… — окончил за него Октябрьский.
— Вы знаете, — признался Мишин, — я рад, что смог передать это дело вам. Ум за разум с ним заходит, не моего это уровня дело, да и полномочий маловато, я же тут, в городе, в основном нахрапом да связями пользовался, когда и бордель чистили, и задержанных потрошили. Фактически-то, кто я такой? особист стрелкового батальона… Еще разок про штурм вспоминаю… какой ценой пришлось бы заплатить за это без вашего присутствия и руководства… Стрельба по чердаку, что бы выманить объект из домика… я бы до такого не додумался. Потери были бы чудовищные, а результат… получили бы мы что-то в результате — сомнительно…
— Не прибедняйтесь, не люблю, — посерьезнев, сказал Октябрьский, — особист штурмового и не просто штурмового, а знаменитого шестого штурмового, фронтового подчинения батальона. Да в этом городишке выше вас никого и нету, несмотря на то, что комендант как-то пару раз побывал в Ставке год назад, да успел там меня увидеть…
— А он и в самом деле вас там видел? — улыбнулся польщенный признанием не столько своих, сколько батальонных заслуг, Мишин.
— Да, наверное, видел, — пожал плечами Октябрьский. — Главное, что я его запомнил как-то. Вы себе не представляете, сколько народу разного в Ставке толчется, особенно, когда только-только планируется или уже заканчивается наступление. Жуть…
Капитан Мишин сделал хитрое лицо, сочувственно кивая в такт словам Октябрьского.
— Но — раз с городом мы разобрались, то надо бы разобраться с людьми. Надеюсь, вы не в обиде, что уже третий день держу вас исключительно при себе?
— Какие могут быть обиды? — удивился Мишин. — Хотя, честно говоря, после вас придется кучу накопившихся дел разгребать.
— А я вам кое в чем жизнь облегчу, — подмигнул Октябрьский. — Во-первых, все материалы по «Мартышке» и окружающим её лицам я заберу с собой. Всё. Не было такого никогда, да и быть не могло, мы же трезвомыслящие люди, да и материалисты к тому же, что бы утверждать обратное. Кто у нас, кроме присутствующих, в этом деле поучаствовал? И где они сейчас?
— Рядовой Пельман. Походит службу в батальоне. Но — он лишь видел «Мартышку» и немного переводил её общение с нашими героями… — Мишин кивнул в угол комнаты, где изнывали от безделья Пан и Успенский.
Ну, еще бы не изнывать! День солдата расписан по минутам, и если сейчас их батальон после возвращения с блокирования негритянских кварталов, приводил себя в порядок, чистил оружие и технику, отбывал в наряды и писал отчеты о «проделанной работе», то старший сержант со своим боевым товарищем после завтрака полегоньку начали лезть на стены в поисках продуктивного и интересного занятия.
— Можно вычеркивать? — прищурив глаз на капитана, спросил Октябрьский.
— Ну, это, смотря в каком смысле вы употребляете этот термин, товарищ Егор Алексеевич, — смутился капитан.
— А вы — только в одном-единственном? — засмеялся Октябрьский. — Пусть себе живет и служит этот ваш знаменитый Пельмень. И даже особого пригляда за ним не нужно, можете записать для будущих комиссий, я подпишу. А вот где сейчас тот врач, что брал анализы у задержанных и у «Мартышки»?
— Самсонов, лейтенант медицинской службы, — подсказал Мишин. — Трагически погиб вчера…
— Уже? — с непонятным весельем спросил Октябрьский.
— Да я тут совсем ни при чем, — возмутился Мишин. — Так получилось, что он в командировку прособирался почти полсуток, а когда уехал — самые беспорядки в городе и начались. Вообщем, их остановили какие-то хулиганы возле студенческого квартала. Доктор-то решил, что он врач, ничего ему не грозит, а те сволочи в наших знаках различия ничего не понимали, вот и досталось ему. Хорошо хоть пристрелили потом. Не бросили всего переломанного.
— Так, товарищ капитан, — посерьезнел Октябрьский. — Срочно, то есть, прямо сейчас, всех свидетелей, очевидцев, а хорошо бы еще и самих преступников — задержать. Провести тщательную работу по опознанию тела.