Чтобы понять это чувство, лучше всего почитать веркольские дневники Абрамова. «Просторы, дали. И еще воля вольная. Не свобода, нет, а особое чувство, которое возникает у нас на Севере.
Парение над землей. Особое ощущение жизни, простора, свободы.
Чувство полета, крыла.
И не за этим ли летят сюда птицы с юга? Чтобы ощутить эту волю, изначальность мира и тем самым освежить себя?
Я езжу за волей на Север.
Мой дом — как пароход, как птица, приготовившаяся к полету. Полное растворение в мироздании».
Честное слово, так не хватает нам Федора Абрамова в нашем порыве к миропорядку, при котором можно свободно, по-человечески жить. Так не хватает абрамовской неколебимой уверенности, что не зря, не зря все было.
Однако вернемся от умозрений на реальную почву, на родину Абрамова, в Верколу, завещанную нам (избави нас Бог от праздного любопытства), имея в виду, что Веркола стала предметом внимания многих и многих, как принято у нас говорить, «моделью» для приобщения к «русскому вопросу», нынче весьма популярному. Весною 1987 года я застал в Верколе съемочную группу из Соединенных Штатов в составе трех человек: продюссера-режиссера Дмитрия Девяткина, американизированного потомка русских купцов Девяткиных, известных в свое время на Пинеге, оператора Скотта (Скотт — имя; фамилию я не запомнил; веркольские бабки до сих пор посмеиваются: «Экое имя — Скот; скот с рогами дак...») и ассистентки Маши. Снимали телефильм, загодя купленный не только в Штатах, но и в Англии, Японии: интерес к «загадке русской души» вновь набрал высоту, поскольку в России опять революция — перестройка.
Год спустя Дмитрий Девяткин привез готовый телефильм в Союз, с вполне понятной надеждой показать его нам, но у нас не нашлось средств, технических возможностей для пересъемки или еще чего-то. Фильм был показан единственный раз в Ленинградском Доме писателя на вечере поминовения Федора Абрамова, в мае: Девяткин привез собственный видеоящик. Изображение быта веркольских крестьян в американском телефильме выдержано в духе подчеркнутого реалистического документализма. Поскольку все снято «скрытой камерой», без приводящей в столбняк снимаемых громоздкой киноаппаратуры, то и держатся все просто, натурально. Пристально снималось привычное для нас, незамечаемое, например, купля-продажа в сельском магазине, со всем ассортиментом: хлебушком, баранками, бутылками. Какого-либо обличения, критиканства, высвечивания «темных сторон», обязательных нынче в нашем кино, у американцев нет и в помине. Фильм — бодрый, доброжелательный, местами, по нашим понятиям, наивный. И так интересно увидеть нас самих глазами американцев! Но не судьба...
Позволю себе еще одно попутное впечатление: жизнь тем и хороша, что постоянно течет как река; в нее дважды не ступишь. Как-то иду по Невскому, навстречу мне Дмитрий Девяткин, молодой, красивый, преуспевающий американец, идет и плачет, слезы текут ручьями у него по лицу. Я к нему: «Что с тобой, Митя?» Он поплакался мне в жилетку: «Да, знаешь, моя жена подала на развод. Я иду разводиться...» И поведал мне историю о том, как полюбил русскую девушку в Ленинграде, предложил ей руку и сердце, что и было принято... Увез молодую жену в Штаты, там год с нею прожил — и не получилось, жена заартачилась, вернулась в родительский дом... И вот теперь — разводиться (не знаю, войдет ли этот бракоразводный процесс в статистику рухнувших браков по Ленинграду). Чем я мог Митю утешить? Я предложил ему, по русскому обычаю, куда-нибудь зайти, чего-нибудь выпить. Мы отыскали такое местечко (что в Ленинграде почти невозможно), выпили-закусили, тем и утешились. Для хэппи-энда к этой вставной, матримониальной новелле скажу, что Дмитрий Девяткин нашел себе в Ленинграде еще одну невесту, увез ее опять-таки в Штаты... Дай им Бог любви и мира... Из частной истории можно сделать и общий вывод: русские невесты нынче в чести у американских женихов.
Примерно в то же время, что Девяткин, на родине Абрамова снимала фильм группа Ленинградской студии кинохроники с режиссером Павлом Коганом: «Даждь нам днесь...». Я дважды посмотрел ленту Когана: фильм серьезный, с философическим подтекстом, неоднозначным... чтобы не сказать многозначительным, с апокалиптической символикой, с болезненностью, надрывом в акцентировке, с преобладанием приема над объектом изображения. В фильме Когана мне не хватило абрамовской ясности, недвусмысленности в отношении к миру, той красоты, которая... спасет мир... Самого Абрамова не хватило, он там, собственно, и не ночевал.
По-видимому, наиболее адекватны тому, что мы называем «миром Федора Абрамова», пользующиеся неизменным успехом у зрителей спектакли Льва Додина в Ленинградском Малом драматическом театре по романам «Братья и сестры», «Дом» — у нас, а теперь и за рубежом. Вспомним, что начинались эти спектакли... в Верколе: будущие актеры, тогда студенты Театрального института, их преподаватель Лев Додин жили в монастыре Артемия Веркольского за Пинегой; консультировал их Федор Абрамов; со всех сторон молодых, восприимчивых людей обступала, разговаривала, как пела, нашептывала, завораживала, наставляла — своими ритмами, обертонами — северная деревня, русская до мозга костей, до лучинки в крыле сказочной птицы, на глазах рождавшейся под инструментом крестьянина-самородка Дмитрия Клопова. Успех абрамовских спектаклей в театре Льва Додина — в их национальном звучании, художественном приближении к той самой «загадке русской души», некой терра инкогнита, находившейся у нас так долго под запретом...