– Тут удобства, душ, – открыл дверь в маленькое помещение Сергей. – За этой шторкой мини-кухня. Настенный холодильник, маленькая электроплитка, посуда. Днем сможешь заполнить холодильник: налево от выхода, на первом этаже – магазинчик. Вот твоя карта, вместе с телефоном жена передала Нине. И самое главное: тут у тебя не будет никаких нянек с горшками. Никто к тебе без договоренности или звонка по телефону не войдет. Вот кнопки вызова персонала. Там написано, какая к кому. Ты сейчас в таком статусе, что рядом с твоей комнатой в отсеке коридора нет больше никого. Обживайся. Я тут кое-что прихватил, чтобы отметить новоселье.
Сергей достал из карманов куртки небольшую бутылку коньяка, два яблока и пакет с бутербродами.
– Заметь, меню, включая коньяк, с разрешения Волгина, что должно тебе сказать обо всем. Ты вернулся к жизни. Приступай к ней, как говорится, с богом.
Они посидели минут двадцать. Пили коньяк из кружек, ели бутерброды с колбасой, грызли яблоки. «Как в жизни», – поймал себя на полубезумной мысли Денис. За все это время после спасения он не испытал ни проблеска радости от того, что жив. Только тяжесть, боль и безнадежное понимание, что существование зависимого от всех калеки страшнее, чем смерть. И вот его наконец отпустили слабость мышц, скованность костей, напряжение то ли замирающего, то ли отмирающего мозга. Он в этом неизвестном доме, в чужой комнате неожиданно встретился с собой. Денис осторожно, недоверчиво прислушивался к самому себе, присматривался как будто со стороны. И да. Он узнавал себя: он тот, кто сам себе разрешает жить дальше и даже бороться за продолжение пути.
– И как ты собираешься расследовать то, что произошло? – спросил он у Кольцова.
– Я не собираюсь. Я уже. Начало всегда элементарно, как булыжник. Мы этот булыжник, кстати, нашли в твоем сквере для прогулок. Вылез из-под снега недалеко от той дыры, из которой его вытащили в ожидании тебя. Сейчас на экспертизе его сравнят с теми осколками, которые добыли из твоей головы. Кровь окончательно не смывается. Самые незаметные следы можно увидеть под определенным углом света. А поскольку камень был острым с разных сторон, есть вероятность, что налетчик мог повредить и свою руку: удар был с большой силой. А держать такой булыжник, применяя его как оружие, в перчатках неудобно. Видеокамеры вокруг твоего дома, в сквере и на проезжей части возле него были вырублены. Что говорит о хорошей подготовке нападения. Но мы обнаружили интересный фрагмент записи на шоссе напротив дома Анастасии. С этим сейчас работают специалисты. Там в пелене метели из мчащейся машины что-то падает. Это что-то размером с человека. Машина черная, люди пытаются рассмотреть кусочек номера, другие детали. Будем и дальше просматривать все на пути этой машины. По времени все совпадает. Мы просчитали, сколько ты добирался до подъезда. Его камера, кстати, тебя сохранила.
– Так. Даже жарко стало. Сережа, ты сможешь встретиться с моей Мариной? Она звонила мне в полном смятении. Что-то такое то ли узнала, то ли вообразила, но собирается, кажется, за кем-то следить. Точнее не скажу, потому что мы с ней договорились: по телефону факты не сообщать, имена не называть. Я в панике. Боюсь за нее.
– Конечно. Скажи ей, чтобы ни с кем больше не делилась. И что я заеду за ней, чтобы отвезти к тебе. Тогда и поговорим. Пусть запишет и сохранит мой номер. И чтобы без меня никаких движений. Она учится, работает?
– Этот вопрос у нас пока открыт. Марина – необычная девочка и отдает себе отчет в своих психологических проблемах. У нее есть сложности и с самовыражением, и в отношениях с другими. Поэтому мы решили, что она после школы поступит на актерский факультет педуниверситета. Это не так обязывает, как ВГИК или театральный вуз. То есть не обязательно становиться актрисой, просто возможность использовать методики профессии для себя. Там, как мы прочитали, занятия проводят наряду с преподавателями профессиональные режиссеры, психологи, известные актеры. Помогают студентам открыть в себе собственные эмоции, понять их и, как говорится, поведать миру. У Маринки с этим большие сложности. Только мне и может что-то поведать. Я даже думаю, что Марина могла бы стать неплохой актрисой… Если бы так напряженно не думала о самых болезненных для себя вещах. О том, что ее эмоции, ощущения и желания никому не интересны, кроме нее самой и меня. О том, что при ярком освещении и произнесении слов все это окажется даже не публичным провалом, а гораздо хуже: выдаст жалкую серую суть бескрылого и бездарного человека. Бездарного во всем, даже в страдании. Это все ее слова! Я как раз знаю, насколько все иначе. Уверен, что все наоборот. Но переубедить не смог. И мы решили, что она оставит этот факультет и перейдет на филологический, чтобы научиться по-настоящему точно, убедительно и ярко выражать свои мысли и чувства. Поучилась и там полгода… И совсем впала в уныние. Возможно, ее надежды убивает сама необходимость что-то учить и демонстрировать для оценки, когда речь идет о самом главном и интимном процессе – разговоре с собой. Она поняла, что у нее нет проблемы с выбором слов, что вопрос вообще не в том, что и как сказать, а совсем в другом. Важно, кому сказать и зачем. Марина, очень начитанный и много думающий человек, остро почувствовала, что ей «не перед кем распинаться» (тоже ее слова). Что ей вовсе не хочется доверять другим людям все, что важно для нее. Даже в студенческом сочинении, за которое чужой и неинтересный ей преподаватель поставит оценку.