Шмидт Пауль
Переводчик Гитлера
Предисловие редактора к английскому изданию
Хотя мы неизбежно думаем о Пауле Шмидте как о «переводчике Гитлера», фактически он был переводчиком целого ряда канцлеров Германии и министров иностранных дел в течение десятилетия еще до выхода Гитлера и Риббентропа на международную сцену.
Первая половина немецкого издания книги доктора Шмидта посвящена его воспоминаниям о том первом периоде. При подготовке книги, которая должна была иметь разумный объем и поддерживать неослабевающий интерес обычного британского читателя, я решил исключить часть догитлеровского периода. Честно говоря, в том объеме, которым мы располагаем, интересует нас именно Гитлер, а не Мюллер, Маркс, Лутер, Куртиус, Брюнинг или даже Штреземан.
Оглядываясь на видение Шмидтом немецкой истории с конца первой мировой войны, я с удивлением обнаружил, насколько сильно все же здесь доминировала фигура Гитлера. Он зловеще возвышается на пороге, еще не попадая в фокус, в свете гигантского бедствия, вызванного им. И когда мы бросаем взгляд помимо него на его непосредственных предшественников, они кажутся, по контрасту, серыми, приземленными фигурами, точно обрисованными, полностью объяснимыми и вызывающими интерес лишь у студента.
Однако существует опасность, что, погрузившись в эпоху Гитлера, читатель может быть загипнотизирован величием и стремительностью событий и поверит, что возрождение Германии и немецкой истории между двумя войнами началось с Гитлера. Как далеко это было от истины, показано в примечаниях Шмидта к полному немецкому изданию, касающихся всех личных встреч и международных конференций, на которых предшественники Гитлера прокладывали для Германии путь вперед от поражения к равенству в правах. Вехи говорят сами за себя: конец оккупации Рура (1925); Локарнский пакт (1925); восстановление гражданской авиации (1926); вступление Германии в Лигу Наций в качестве одной из великих держав (1926); конец оккупации Рейнской области (1930); конец репараций (1932); заявление трех держав о равенстве Германии (1932).
Я хотел бы привести, в частности, один эпизод из воспоминаний Шмидта о догитлеровском периоде, потому что он показывает, с каким тактом и осторожностью немецким государственным деятелям начала 20-х годов приходилось прокладывать дорогу. Дело было в 1924 году на лондонской конференции по репарациям, которую французы были полны решимости свести лишь к одной теме, тогда как немцы хотели внести предложение о прекращении оккупации Рура. Немецкий канцлер Маркс, который не мог примириться с перспективой вернуться в Германию без чего-то, что могло бы умиротворить германские национальные чувства, приложил большие усилия, чтобы самым ненавязчивым образом ввернуть упоминание о Руре в заявлении конференции по докладу Дауэса.
Но в самый критический момент неудачливый немецкий переводчик, охваченный патриотическими чувствами, сказал со слишком большим жаром в своем переводе на французский: «И, разумеется, вопрос о Руре также должен обсуждаться».
Это произвело на французского премьер-министра Эррио катастрофический эффект. Он так же боялся вернуться в Париж и признаться, что о Руре говорили, как и Маркс опасался по возвращении в Берлин сказать, что этот вопрос не обсуждался. Эррио сразу же остановил перевод и возмущенно заявил, что если слово «Рур» будет упоминаться снова с таким напором, он сразу же уедет. Переводчик был с позором исключен из немецкой делегации? подходящий козел отпущения.
Именно в этом затруднительном положении Шмидту, которому было тогда 24 года и который являлся младшим сотрудником переводческого штата Министерства иностранных дел Германии, поручили взять на себя перевод. Штреземан на секретной встрече с Эррио в резиденции на Пэлл-Мэлл представил дело так убедительно, что Эррио пообещал использовать все свое влияние в Париже в пользу прекращения оккупации Рура. И он сдержал слово. Так возникли узы доверия и уважения между Эррио и Штреземаном? сохранившиеся затем и между Брианом и Штреземаном,? что было важным фактором при восстановлении равенства прав Германии в Европе.
Шмидт увидел в этом доказательство того, что между hommes de bonne volonte, людьми доброй воли, независимо от национальности, могут быть преодолены даже самые большие трудности. Двадцать лет уникального опыта дипломатии самого высокого уровня подтвердили это мнение и добавили к нему убеждение, что настоящими врагами человечества являются фанатики, к какому бы лагерю они ни принадлежали.
Шмидт старается показать, что он относит нацистов к этой категории? особенно Гитлера и Риббентропа. В своих суждениях о людях, на которых он работал так преданно и так долго, он часто высказывает порицание и презрение? и его критиковали за это. Он утверждает, что никогда не симпатизировал нацистам, что просто выполнял свою работу как государственный гражданский служащий и опытный специалист, что он не делал секрета из своих независимых взглядов и что это должным образом отмечалось в его досье.
Такая самооценка, кажется, исходит из впечатления, которое он произвел, среди прочих, и на сэра Невила Гендерсона, посла Великобритании в Берлине перед войной. Он, конечно, проявил большое мужество, сопротивляясь нажиму и не вступая в нацистскую партию до 1943 года, несмотря на свое особое положение. С другой стороны, он не делает никаких уступок с той точки зрения, что весь немецкий народ в любом случае нес ответственность за Гитлера. Он относит триумф националистского экстремиста в Германии на счет экономического кризиса 1929? 1932 гг. и тех обстоятельств, которые он описывает как ошибки союзников, слишком поздно и слишком скупо делавших уступки Германии. Я думаю, Шмидта вполне можно представить как просвещенного космополитичного немецкого националиста, и считаю немного затруднительным для него, что последующим поколениям мы должны представить его как «переводчика Гитлера», а не «переводчика Штреземана»? звание, на которое он имеет по меньшей мере равное право.
Глава первая
1935 г.
Впервые я переводил для Гитлера 25 марта 1935 года, когда сэр Джон Саймон и г-н Энтони Иден прибыли в Берлин на переговоры по европейскому кризису, вызванному перевооружением Германии. Тогда Саймон был секретарем Министерства иностранных дел и лордом-хранителем печати Идена. Присутствовали также Нейрат, министр иностранных дел Германии, и Риббентроп, бывший в то время специальным уполномоченным по вопросам разоружения.
Я удивился, когда получил приказ присутствовать. Правда, я был старшим переводчиком в Министерстве иностранных дел Германии и уже поработал практически со всеми канцлерами Германии за десять лет до того, как Гитлер вошел в правительство в январе 1933 года. Но затем ситуация изменилась. Германия отошла от мелких, приватных международных дискуссий и стала использовать метод дипломатических нот, меморандумов и публичных заявлений.
Кроме того, Гитлер недолюбливал Министерство иностранных дел Германии и всех, связанных с ним. В предыдущих беседах между ним и иностранцами переводом занимались Риббентроп, Бальдур фон Ширах или кто-то еще из национал-социалистов. Наши официальные лица в министерстве иностранных дел пришли в ужас, когда услышали, что Гитлер не позволил присутствовать даже Государственному секретарю фон Бюлову на этих чрезвычайно важных переговорах с Саймоном и Иденом. Пытаясь обеспечить присутствие хотя бы одного представителя министерства иностранных дел, кроме Нейрата, они решили выдвинуть меня как переводчика. Когда Гитлеру сказали, что я долгое время хорошо справлялся с работой в Женеве, он заметил: «Если он был в Женеве, значит, ничего хорошего из себя не представляет? но что касается меня, мы можем взять его на испытательный срок».
Развитие событий, которые привели к этой англо-немецкой встрече, было таким же неожиданным, как и сама конференция. И Англия, и Франция со все возрастающей озабоченностью ждали, как сложится ситуация в Германии. Британское правительство было крайне обеспокоено вооружением Германии, в частности, ростом немецких военно-воздушных сил. «Граница Англии проходит по Рейну», заявил Болдуин в палате общин в июле 1934 года, а в ноябре он весьма откровенно признал, что перевооружение Германии дает определенные основания для всеобщего беспокойства. Но в то время как Франция, придерживаясь своей официальной политики, старалась защититься от Германии ясной системой пактов по безопасности, британское правительство указывало, что хотело бы прийти к пониманию немецких намерений путем переговоров. Эта идея нашла выражение в совместном англо-французском коммюнике 3 февраля 1935 года: «Великобритания и Франция согласны, что ничто не будет больше способствовать восстановлению доверия и мирных перспектив между нациями, чем общее решение об урегулировании, свободно заключенное между Германией и другими державами».