Выбрать главу
1193. коробка из-под елочных шаров
1194. («и вовсе не от Лесенки, а с некоего Побережья…»);
1195. пустых ячеек было две;
1196. еще одно их отделеньиц хранило сложенный — в виньеточках да звездах — конверт
1197. (он видел этот ритм рисунка когда-то…)
1198. остальные гнезда — слежавшимся распластанным куском — сплошь покрывала вата
1199. (…и отслоилась тоже целиком…)
1200. — внутри покоились, по одному в ячейке,
1201. цветные стеклышки
1202. (от желтого, примерно с три копейки, в мгновенных перекрестных искрах, и — до какой-то первобытной по интенсивности и силе — синевы в стремительном осколке, который едва вместили раздавшиеся переборки…)
1203. «…нашли его мы в ворохе листвы, под липой, ну, той самой, нашей… накануне ночью произошла страшнейшая гроза (Кнырр, между прочим, ее утром напророчил, так и сказал: „закройте поплотнее окна, сегодня ночью случится, чую, небывалая гроза…») — и это в сентябре! — а сам — ну, ни в какую — остался у себя, под домом, в конуре, и еще сказал: «не беспокойтесь, я ее так долго ждал, поверьте, что ничем я не рискую…“; так и сталось; мы с мужем всю ночь не спали; а молнии — таких мы сроду не видали; ну, ладно; короче — Кнырра утром не оказалось ни на всегдашнем месте, ни поблизости вокруг; тут Вирве стала плакать (она уже, конечно, большая, но Кнырр — он был ей самый настоящий друг, а тут — ситуация такая…); вот, успокоили мы дочку, как могли (и — в школу, и — на работу пора); выходим со двора, и тут она и говорит: „так ночью гроза ужасная была? а липа-то цела?..“ — вообразите наше изумленье, когда мы подошли… такое странное явленье: все дерево — от кроны до земли — вдоль, словно кто-то разделил посередине на жизнь и смерть, на цвет и черноту; оставив все, как было, в правой половине — и вороньи гнезда, и кору, и листья, а слева — будто черной кистью прошли… ни гнезд, ни листьев нет, пугающий обугленный скелет… и хлопья сажи лежат на коре, на капах… там мертвым-то мы Кнырра и нашли; в передних лапах был почему-то у него зажат осколок синего стекла; под липой же мы Кнырра закопали; такие вот печальные дела — что делать… а вечером муж начал шебуршить в его — под домом — конуре и обнаружил там — пропавшую когда-то прощальную записку брата, еще с десяток стеклышек цветных — он тоже отдал Вирве их; с тем, синим-то — набралось ровно девять; а утром следующего дня (я — дома, моих уроков в школе нет) дочь будит, теребит меня, подсовывает стеклышки и — чуть ли не в крик: „скорее, мама, посмотри на свет, скорей скажи, какой это язык!..“ я встала напротив окна, смотрю, действительно, как будто письмена, но, уж, конечно, никакой там не язык… узоры, знаки, но — похоже… а Вирве чуть не плачет: „я точно знаю — здесь записано, но что же, что же? ты, мама, ничего не понимаешь! он — значит! значит!.. ах, если бы Русал мой не пропал — он смог бы, он бы — прочитал…“ ну, вот мы с мужем и решили, как знать — а может, впрямь — Веревочка права? ну — вдруг? Вы, если что, нам отпишите… а дочке мы сказали, что стеклышки послали специалистам в Академию наук… всего хорошего, Русал!
P. S. Да, чуть не забыла — там муж переписал для Вас прощальную записку В. Крыыла».

27

1204. «мне только волшебной и надо свободы — и только такой, любая другая — наградой, итогом, уступкой, усладой — мне все-таки будет оградой, предельной межой роковой. мы пасынки тайны, уроды. прекрасны высокие своды, просторен родной каземат… но должен быть, должен быть где-то (иначе — зачем же все это?) простой беспредельной свободы тот, длящийся в вечности сад… или ад… но — нет!.. так и будешь мучиться здесь всю богом забытую жизнь, об камень законные когти точить, сухие горбушки мочить. ни тело твое, ни дело твое, ни клятое имя твое тебе не дадут тех — только минут, которых ради — живут. о, где же тот вдруг — разрывающий круг — единственнейший недуг свободы — неважно: добра ли, зла в которой, быть может, и нет тепла, но нет и постыдного ремесла названием: так живут, но те же плиты над головою, но те же стены встают стеною, — где хоть какое-нибудь иное, чтобы начать, посметь… я — вот он! — слышишь? обои… обои… одни и те ж каждый день обои. мы все смогли б одолеть с тобою, а их нам — не одолеть»