Выбрать главу

И под пальцем перчатки целителя твердым

Пробуждается сердце и чистым и гордым.

Дивным жаром объяло меня бытие,

И забилось, как в юности, сердце мое.

Я дрожал от восторга и чада сомнений,

Как бывает с людьми перед чудом видений.

А уж рыцарь поодаль стоял верховой;

Уезжая, он сделал мне знак головой,

И досель его голос в ушах остается:

"Ну, смотри. Исцелить только раз удается".

ТОМЛЕНИЕ

Сонет

Я - бледный римлянин эпохи Апостата.

Покуда портик мой от гула бойни тих,

Я стилем золотым слагаю акростих,

Где умирает блеск пурпурного заката.

Не медью тяжкою, а скукой грудь объята,

И пусть кровавый стяг там веет на других,

Я не люблю трубы, мне дики стоны их,

И нестерпим венок, лишенный аромата.

Но яд или ланцет мне дней не прекратят.

Хоть кубки допиты, и паразит печальный

Не прочь бы был почтить нас речью погребальной!

Пускай в огонь стихи банальные летят:

Я все же не один: со мною раб нахальный

И скука желтая с усмешкой инфернальной.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ЛЮБВИ

Средь золотых шелков палаты Экбатанской,

Сияя юностью, на пир они сошлись

И всем семи грехам забвенно предались,

Безумной музыке покорны мусульманской.

То были демоны, и ласковых огней

Всю ночь желания в их лицах не гасили,

Соблазны гибкие с улыбками алмей

Им пены розовой бокалы разносили.

В их танцы нежные под ритм эпиталамы

Смычок рыдание тягучее вливал,

И хором пели там и юноши, и дамы,

И, как волна, напев то падал, то вставал.

И столько благости на лицах их светилось,

С такою силою из глаз она лилась,

Что поле розами далеко расцветилось

И ночь алмазами вокруг разубралась.

И был там юноша. Он шумному веселью,

Увит левкоями, отдаться не хотел;

Он руки белые скрестил по ожерелью,

И взор задумчивый слезою пламенел.

И все безумнее, все радостней сверкали

Глаза, и золото, и розовый бокал,

Но брат печального напрасно окликал,

И сестры нежные напрасно увлекали.

Он безучастен был к кошачьим ласкам их,

Там черной бабочкой меж камней дорогих

Тоска бессмертная чело ему одела

И сердцем демона с тех пор она владела.

"Оставьте!" - демонам и сестрам он сказал

И, нежные вокруг напечатлев лобзанья,

Освобождается и оставляет зал,

Им благовонные покинув одеянья.

И вот уж он один над замком, на столпе,

И с неба факелом, пылающим в деснице,

Грозит оставленной пирующей толпе,

А людям кажется мерцанием денницы.

Близ очарованной и трепетной луны

Так нежен и глубок был голос сатаны,

И треском пламени так дивно оттенялся:

"Отныне с Богом я, - он говорил, - сравнялся.

Между Добром и Злом исконная борьба

Людей и нас давно измучила - довольно!

И, если властвовать вся эта чернь слаба,

Пусть жертвой падает она сегодня вольной.

И пусть отныне же, по слову сатаны,

Не станет более Ахавов и пророков,

И не для ужасов уродливой войны

Три добродетели воспримут семь пороков.

Нет, зм_е_ю Иисус главы еще не стер:

Не лавры праведным, он тернии дарует,

А я - смотрите - ад, здесь целый ад пирует,

И я кладу его, Любовь, на твой костер".

Сказал - и факел свой пылающий роняет...

Миг - и пожар завыл среди полнощной мглы:

Задрались бешено багровые орлы,

И стаи черных мух, играя, бес гоняет.

Там реки золота, там камня гулкий треск,

Костра бездонного там вой, и жар, и блеск;

Там хлопьев шелковых, искряся и летая,

Гурьба пчелиная кружится золотая.

И, в пламени костра бесстрашно умирая,

Веселым пением там величают смерть

Те, чуждые Христа, не жаждущие рая,

И, воя, пепел их с земли уходит в твердь.

А он на вышине, скрестивши гордо руки,

На дело гения взирает своего,

И будто молится, но тихих слов его

Расслышать не дают бесовских хоров звуки.

И долго тихую он повторял мольбу,

И языки огней он провожал глазами,

Вдруг - громовой удар, и вмиг погасло пламя,

И стало холодно и тихо, как в гробу.

Но жертвы демонов принять не захотели:

В ней зоркость Божьего всесильного суда

Коварство адское открыло без труда,

И думы гордые с Творцом их улетели.

И тут страшнейшее случилось из чудес:

Чтоб только тяжким сном вся эта ночь казалась,

Чертог стобашенный из Мидии исчез,

И камня черного на поле не осталось.

Там ночь лазурная и звездная лежит

Над обнаженною евангельской долиной,

Там в нежном сумраке, колеблема маслиной,

Лишь зелень бледная таинственно дрожит.

Ручьи холодные струятся по каменьям,

Неслышно филины туманами плывут,

Так самый воздух полн и тайной, и забвеньем,

И только искры волн - мгновенные - живут.

Неуловимая, как первый сон любви,

С холма немая тень вздымается вдали,

А у седых корней туман осел уныло,

Как будто тяжело ему пробиться было.

Но, мнится, синяя уж тает тихо мгла,

И, словно лилия, долина оживает:

Раскрыла лепестки, и вся в экстаз ушла

И к милосердию небесному взывает.

1901

ВЕЧЕРОМ

Пусть бледная трава изгнанника покоит,

Иль ель вся в инее серебряная кроет,

Иль, как немая тень, исчадье тяжких снов,

Тоскуя бродит он вдоль скифских берегов,

Пока средь стад своих, с лазурными очами

Сарматы грубые орудуют бичами,

Свивая медленно с любовию печаль,

Очами жадными поэт уходит в даль...

В ту даль безбрежную, где волны заклубились;

Редея, волосы седеющие сбились,

И ветер, леденя открытое чело,

Уносит из прорех последнее тепло.

Тоскою бровь свело над оком ослабелым,

И волосом щека подернулася белым,

И повесть мрачную страстей и нищеты

Рассказывают нам увядшие черты:

О лжи и зависти они взывают к свету,

И цезаря зовут, бесстрашные, к ответу.

А он все Римом полн - и болен и гоним,

Он славой призрачной венчает тот же Рим.

На темный жребий мой я больше не в обиде:

И наг, и немощен был некогда Овидий.

1901

x x x

Я устал и бороться, и жить, и страдать,