Однако существуют и другие силы в человеке, которые подобным же образом взаимно дополняют друг друга, к примеру, две душевные способности, одну из которых назовем способностью к любви, а другую — внутренней силой, дающей человеку чувство собственного достоинства, внутреннюю гармонию, внутреннюю опору на себя самого и знание того, что мы должны делать в жизни. И в этом отношении человеческая карма оказывает в разных инкарнациях попеременное влияние, так что в одном воплощении у человека бывает сильнее выражена самоотверженная любовь к тем, кто его окружает, некая самозабвенность, некое подобие растворения в своем окружении; на смену такой инкарнации приходит иная, где человек вновь чувствует себя призванным не терять себя, уходя во внешний мир, но внутренне крепнуть, употребляя силы на то, чтобы самостоятельно продвинуться вперед. Конечно, это последнее не должно вырождаться в черствость, так же как первое не может и не должно вырождаться в полную потерю собственного "я". Эти две вещи тоже взаимосвязаны. И следует постоянно подчеркивать, что недостаточно желания антропософа принести жертву. Многие люди очень хотят жертвовать весьма многим, но для того, чтобы принести миру такие жертвы, которые бы на что-то годились, человеку нужно сначала иметь для этого силы. Прежде чем жертвовать собою, человек должен стать чем-то, иначе пожертвование им своего "я" не будет иметь особой цены. В каком-то смысле это есть некий род — пусть и скрытого — эгоизма и лености, когда человек не стремится к совершенству, к дальнейшим стремлениям, чтобы то, что он может совершить, обрело ценность.
Может показаться — но прошу не понять меня ложно, — будто мы проповедуем черствость, нелюбовь. Внешний мир с легкостью может упрекать сейчас антропософов: вы стремитесь к тому, чтобы совершенствовать ваши души, развиваться в душевном отношении! Вы же становитесь эгоистами! Тут нужно признать, что в этом стремлении человека к полноценности его может поджидать множество нелепых вещей, множество изъянов и ошибок. Совсем не всегда нужно симпатизировать тому, что очень часто проявляется у антропософов под видом принципа развития. За этим стремлением нередко стоит слишком много непозволительного эгоизма.
С другой же стороны, нужно подчеркнуть, что мы живем в такое время, в такую культурную эпоху, когда люди бывают невероятно расточительны в готовности жертвовать собой. Хотя повсеместно присутствует и черствость, но все же налицо и невероятная расточительность в отношении любви и готовности к самопожертвованию. Не следует понимать это неверно, но нужно уяснить, что любовь, если она лишена мудрого руководства жизни, мудрого понимания соответствующих обстоятельств, может быть весьма неуместной и приносить людям больше вреда, чем пользы.
Мы живем в эпоху, когда великому множеству людей необходимо, чтобы в душу снова проникало нечто такое, что может вести душу вперед, нечто такое, что дает антропософия, которая делает их души богаче и содержательнее. Ради следующей инкарнации, да уже и для деятельности между смертью и новым рождением человечество должно стремиться к делам, которые основываются не просто на старом достоянии, а к новым делам. Надо рассматривать эти вещи чрезвычайно серьезно и в истинном их значении, ибо должно быть понято как факт, что антропософия наделена миссией некоего культурного зерна, которое должно прорасти и взойти в будущем. Но то, как это происходит в жизни, мы сможем понять лучше всего, если иметь в виду такие кармические взаимосвязи, как вера и разум, любовь и чувство собственного достоинства. Человек, который в духе нашего современного развития придерживается убеждения, что, пройдя сквозь врата смерти, он сразу сделается частью внеземной вечности, пребывая где-то вне этого мира, — такой человек никогда не сможет по достоинству оценить прогресс души, ибо скажет себе: если и существует прогресс, ты все же не сможешь вполне принять участие в формировании его как такового, ведь ты здесь только мимоходом, лишь на краткий миг в этом мире и должен только готовить себя для иного мира.
Между тем дело обстоит так, что мы обретаем наибольшую жизненную мудрость благодаря тому, что нам не удалось. Мы учимся на наших неудачах и становимся всего мудрее благодаря им. А теперь спросите себя всерьез, часто ли случается так, что у вас бывает возможность повторить то, что у вас один раз не вышло, еще раз в точно такой же ситуации? Такое бывает редко. А разве не была бы жизнь чем-то совершенно бессмысленным, если бы премудрость, которую мы можем усваивать благодаря своим ошибкам, пропадала для этого земного человечества? Только если мы можем вновь вернуться, если мы можем вновь применить в совершенно новой жизни то, что мы усвоили как жизненный опыт в жизнях предыдущих, только в этом случае жизнь имеет смысл. Поэтому бессмысленно вообще стремиться к совершенству души для этого земного бытия, если оно рассматривается как единственное, а также и для той внеземной вечности.
И тем более бессмысленно такое стремление для тех, кто полагает, что всякое бытие прекращается после прохождения сквозь врата смерти. Какие силы, какая энергия, какая жизненная уверенность появились бы у людей, если бы они знали, что сила, которая, как кажется, пропадает, на самом деле может реализоваться в новой жизни! Культура нашего времени такова, какова она есть, потому, что для этой культуры чрезвычайно мало собрано из инкарнаций, прежде пройденных человеком. Поистине души обеднели в череде инкарнаций. Как же получилось, что обеднели души?
Оглянемся на давние времена, предшествующие мистерии Голгофы. Тогда еще существовало древнее ясновидение, тогда еще были магические волевые силы. Так оставалось еще и во времена раннего христианства. Но то, что нисходит из высших миров в эти последние времена старого ясновидения, было уже только злым, демоническим. В евангелиях мы повсюду видим в окружении Христа Иисуса демонические натуры. То, что в древние времена было в человеческих душах исконной взаимосвязью с божественно-духовными силами и существами, было утрачено душами. Тогда среди людей явился Христос. Люди, живущие в наше время, прожили с той поры — в зависимости от своей кармы — две, три или четыре ин-карнации. Христианство и должно было оказывать такое влияние, какое оно оказывало до наших дней, ибо в человечестве были слабые, опустошенные души. Христианство не могло развить своей внутренней силы, потому что слабые души присутствовали в развитии человечества. В какой мере это имело место, можно понять, если бросить взгляд на другую волну человеческой культуры, ту волну, которая привела развитие человечества на Востоке к буддизму. Буддизм обладает убеждением в существовании перевоплощения и кармы, но при этом трактует ход развития человечества так, как будто задача его только в том, чтобы как можно скорее увести человека из жизни. В этой поднявшейся на Востоке волне уже не было стремления к бытию. И мы видим, как все, что должно вдохновлять и направлять людей на выполнение ими своей земной миссии, отступило у представителей той культуры, которая является носительницей буддизма. И если бы буддизм нашел особое распространение на Западе, это было бы свидетельством того, что много есть весьма слабых и нежизнеспособных душ, ведь именно они и приняли бы буддизм. Везде, где буддизм проявится на Западе в какой бы то ни было форме, это будет свидетельством того, что души эти хотят как можно скорее уйти от своей земной миссии, что они не могут ужиться с нею.