Зрачки юноши сузились, когда он смотрел в спину удалявшегося спутника. «При первом же подозрении стреляйте в него», — вспомнил он прощальные наставления императрицы. «Легко сказать! Я выстрелю, а экипаж яхты навалится на меня. Так и так выхода нет. Остаётся только положиться на добрую волю адмирала».
Талызин был большой шишкой и то, что его несколько часов к ряду держали на лестнице, не пропуская к императрице, могло озлобить гордого моряка. В Кронштадте у него в подчинении было четыре тысячи матросов. Для сравнения — комендант крепости имел всего две тысячи солдат. Если между флотскими и гарнизоном завяжется драка, преимущество будет на стороне морских экипажей. Потёмкин это понимал и решил за неимением лучшего понадеяться на честность и преданность адмирала.
Через час с четвертью серые бастионы Кронштадта показались на горизонте. Дул попутный ветер, и яхта быстро приближалась к пристани.
— Вам надобно переодеться в морской мундир, чтоб не вызывать на первых порах подозрений, — сказал Талызин. — Ступайте в кубрик под палубой, я прикажу вахтенному поменяться с вами формой.
Потёмкин испытал мгновенное беспокойство. А вдруг адмирал задумал схватить его и посадить в трюм? Гриц не позволил панике овладеть собой. Талызин имел случай взять эмиссара заговорщиков под арест в любую минуту по дороге, но не сделал этого. С видимым хладнокровием вахмистр спустился вниз и усилием воли заставил себя одеваться медленно и тщательно.
— Когда сойдём на берег, держитесь на два шага позади меня, — сказал ему Талызин по окончании туалета. — И бога ради, не лезьте вперёд. Во флоте не любят нарушения субординации.
Это была единственная фраза, которой адмирал выдал раздражение на то, что он, заслуженный офицер, командующий флотом, вынужден исполнять приказы желторотого юнца.
Гавань уже была хорошо видна. На плацу за пристанью шёл развод караулов. Талызин приложил трубу к глазу и вдруг выругался.
— Мы опоздали! Видите офицера в синей форме? Это генерал-аншеф Девиер, приближённый Петра. Неужели и сам император в крепости?
У Потёмкина сжалось сердце. «Вывози, святитель Николай! — взмолился он. — Вытяни нас, как крестьянскую телегу из грязи!» Юноша дотронулся рукой до горла и глубоко сглотнул. Умирать не хотелось.
Яхта уже подваливала к берегу. Отдали швартовы. Сбросили трап. Слегка подрагивая на шатких досках, адмирал сошёл на берег, за ним, не отставая, но и не выпячиваясь, Потёмкин.
Девиер взмахом руки прекратил экзерцицию и, придерживая треуголку, поспешил навстречу незваным гостям. Узнал Талызина, заулыбался, отдал честь, хотя с лица его не исчезла тревога.
Офицеры обменялись рукопожатиями.
— Что слышно в столице? — Девиер дёрнул плечом.
— Не знаю, братец, — нарочито расслабленно отозвался адмирал. — Я выехал ещё утром. Осматривал укрепления на косе. Потом проверил фарватер. Как будете возвращаться, берите левее, намыло новую отмель.
— С какими намерениями вы прибыли? — не унимался Девиер.
— Да ты что, братец? — адмирал умело разыграл возмущение. — Белены объелся? Устраиваешь мне форменный допрос! Где моя эскадра, там и я. Пропусти, говорю, дура. Я намаялся на жаре, домой пойду, окачусь водой да и спать залягу.
Кажется, наивное удивление Талызина было принято адъютантом императора за чистую монету. Он посчитал, что адмиралу и правда ничего не известно о событиях в городе, и отступил на шаг, пропуская вновь прибывшего в крепость.
— Постой-ка, — Талызин обернулся, — а ты какими судьбами здесь? Сам государь прибыл?
«Актёр!» — возмутился Потёмкин. Момент был опасный, но адмирал прекрасно вошёл в роль.
— Нет, государь ещё только думает о возможности приезда, — нехотя отозвался Девиер. — Он намеревается в честь своего тезоименитства устроить смотр кораблям на рейде.
— Так что ж ты молчишь? — Талызин весь подобрался. — Это значит, мне не спать! Побегу я. Ну вы там и выдумщики! Никто о высочайшем визите ни ухом ни рылом... — адмирал не стал договаривать и решительно двинулся в крепость.
Потёмкин едва поспевал за ним. Миновав дубовые зелёные ворота, гулкую, едва ли не тюремную арку, вторые ворота и подъёмную решётку из чугунных прутьев, заговорщики оказались во внутреннем дворе крепости. Пока шли, у Грица сердце опустилось в пятки. Его стук отдавался в ушах, глухо, как из колодца. Только что на плацу стояла адская жара, аж мутило. А сейчас под каменной аркой в три человеческих роста сразу сковали холод и мгла. Резкая грань между светом и тенью преломилась. Гриц вспотевшей кожей ощутил сырость могилы... и снова вынырнул в ослепительную белизну дня.