— Вы воспитывались не на скотном дворе. Где ваши манеры?
Девочка шмыгала носом и тянулась рукой к правильной десертной вилке или ложке для соуса. В доме её отца стол никогда не сервировали с такой тщательностью, а ей делали замечания, только когда она хватала еду руками. Мадемуазель де Бодрикур краснела до корней волос, ведь именно её воспитание подвергалось здесь суровой критике.
— Я полагаю, — однажды вечером сказала графиня, — что Лизе будет полезно посетить театр.
— Боже мой, этот вертеп? — ужаснулась гувернантка. — Господь не благословляет балаганов. Чему она там может научиться? Один разврат!
Родные мадемуазель были гугенотами и бежали из Франции при Ришелье. Они жили в Голландии, затем в Германии и, конечно, не одобряли таких богомерзких занятий, как театр и танцы. Перебравшись в Россию, эти достойные протестанты ещё более одичали.
Праведное негодование Бодрикур насмешили Шарля. Он чуть не хрюкнул в тарелку, но вовремя спохватился.
— Расин говорил, что театр, как ни одно другое человеческое изобретение, развивает душу и шлифует разум, — наставительно заметил он. — Лиза послушает, как надо правильно говорить и держаться в обществе.
Переубедить его не удалось, тем более что девочка загорелась идеей поездки и целую неделю ходила сама не своя, пока для госпожи графини не заказали ложу.
Сутки «семейство» добиралось до Лондона. Ночь провели в столичном особняке графини де Бомон. Половину следующего дня приводили себя в порядок. И лишь к пяти часам двинулись в театр. Мадемуазель де Бодрикур не удалось уговорить поехать с ними. Она только зажимала уши и потрясала перед носом графини молитвенником.
— Скажу вам прямо: православные схизматики тоже с неодобрением относятся к балаганам!
— Не все, — отрезал Шарль. — Мать вашей воспитанницы ввела театр не только при дворе, но и для публичного увеселения. Девочке есть чем гордиться.
Лиза вспыхнула. Всякий раз, когда при ней произносили имя Елизаветы, она внутренне сжималась и настораживалась. Похвала императрице в устах де Бомон была для неё болезненно приятна. Она ощутила в этом нечто вроде поддержки и с благодарностью воззрилась на графиню.
— Итак, мы едем вдвоём, — заключила та. — Не хорошо, но и не плохо. Собирайся.
Девочка была уже готова. В её возрасте полагалось облачаться по-взрослому. Взбивать высокую причёску, белить лицо, затягиваться в корсет и подвязывать широкие фижмы. Лишь светлый — розовато-кремовый — цвет её платья и отсутствие дорогих украшений указывали на то, что юная леди не замужем. В остальном она должна была держаться, как дама. Это давалось Лизе нелегко. Ей хотелось прыгать через ступеньку и убыстрять шаг. Впрочем, в ней было ещё так много детского, что ни её костюм, ни заученные повадки никого не обманывали.
Шарль мог отвезти воспитанницу в Ковен Гарден на Сару Сидоне в роли Офелии, но выбрал Дрюли-Лейн, казавшийся менее опасным.
Карета остановилась справа от театрального входа, возница развернул лошадей так, чтоб занять место поудобнее и больше не разъезжаться с другими экипажами. Через низкие, выкрашенное в красный цвет двери народ валил валом. Для зрителей побогаче был особый вход, украшенный гирляндами хмеля и цветными фонариками.
Лакеи помогли дамам выбраться на мостовую и проводили их до ступеней. На улице было грязно, сточные канавы благоухали так, что Лиза зажала нос. «Это и есть Лондон?» — было написано на её лице. Графиня рассмеялась.
— Запах цивилизации, дитя моё. Благословляй Бога, что ветер не с реки. Иначе мы задохнулись бы от дёгтя.
Дрюли-Лейн изнутри напоминал конюшню, может быть, потому что пол был засыпан опилками. С графиней де Бомон все раскланивались, а она шла чинно, лишь коротким кивком отвечая на приветствия. По всему было видно, что дама не считает приличным останавливаться в холле. Спутницы вошли в ложу и уселись на свои места. Обитые красным бархатом кресла были продавлены, и девочка провалилась чуть не по самые уши.
— В театре роскошь фальшивая, — беспечно бросила графиня. — Цветы — бумага, кровь — свекольный сок, шпаги — фольга. Но в остальном это жизнь. Через минуту ты обо всём забудешь.
Лиза перегнулась через перила и стала с любопытством разглядывать партер. Пока состоятельная публика рассаживалась в ложах, нижние места были едва ли не штурмом взяты городской толпой. Зрители неслись по скамейкам без спинок, стараясь захватить сиденья поближе к сцене. Тут и там завязывались потасовки. Между рядами проталкивались торговки с корзинами апельсинов, выкрикивая: