Он не успел опомниться, как следующий удар обрушился ему на спину. Грицу вцепились в волосы и протащили носом по стене, сбивая хлипкую лепнину.
— Лех, Лех, в чём дело? — новоявленный камер-юнкер подавился собственными словами, больно стукнувшись подбородком о паркет. Из прокушенного языка рот быстро стал заполняться кровью.
Его колотили четверо здоровенных мужиков. Трое натужно сопели, и только Алехан время от времени ронял с остервенением:
— Царицу ему надо! Вздумал сам, вместо Гришки, к ней под бок! Сволочь! Предатель! Пригрели змею на груди!
Из этих возгласов Потёмкин понял, за что его бьют. Он знал — сопротивляться не будет. Пусть. Они правы. Не в свои сани не садись! Ведь он и правда их предал...
Алехан схватил врага за грудки и поднял с пола.
— Мы ж тебя, скотина, на улице подобрали! Мы ж к тебе, как к родному...
Лицо Алексея было перекошено, губы белые, рот скособочился. Самый спокойный из Орлов явно не владел собой. В него точно бес вселился.
— Не про тебя краля! — надсаженным голосом орал он. — Не для того берегли, чтоб ты своими грязными лапами ей под юбку лазал!
На губах Алексея появилась пена, а он всё бил и бил, как заведённый, не заботясь о том, что у врага уже, наверное, сломано несколько рёбер.
— Братцы, хватит, — взмолился Гришан. — Ведь убьёте! Ради бога... оставьте его!
Потёмкин видел, как Григорий в ужасе отвернулся к стене, продолжая шептать:
— Ради Христа... Ради Христа...
Камер-юнкер получил ещё несколько ударов на сдачу, а потом грозный рык старшего из Орлов — Ивана — прекратил побоище.
— Будет, будет. Поучили. Довольно.
Потёмкин слышал топот удаляющихся сапог, удар двери. Он попытался подняться. Не получилось. Остался лежать, изогнувшись, как червяк. Из разбитого носа уже натекла здоровенная лужа, а кровь капала и капала в неё.
Так прошло несколько часов. Терял ли он сознание? Гриц не помнил. За весь день в комнату никто не зашёл, а позвать на помощь голоса не было.
За стеной возились рабочие. Ставили стёкла в Зеркальной галерее. Смеялись. В обед, как положено, выпивали прямо на лесах. Травили байки. Если б хоть кто-нибудь из них заглянул в соседнюю дверь! Но мастеровым строго-настрого запретили мочиться во дворце по углам — только в цветники. Они делали это лихо, через окно второго этажа, прицельно попадая не на дорожки, а в куст жасмина, и хвалили друг друга за меткость...
Вечером и они ушли.
Наступила ночь. Потёмкин стал думать, что, наверное, он умрёт. Не от избиения, так от голода. Его найдут через несколько дней, а может недель. Будет ли она плакать?
Грица сморил не сон, а глубокое забытье, когда усталость берёт верх над болью. Он лежал в той же позе, на боку, неуклюже выбросив руку вперёд и растопырив ноги.
Около полуночи дверь скрипнула, и возле самого уха Потёмкина зашелестел батист. Графиня Брюс на ощупь пробиралась через пустое, как ей казалось, помещение, за которым, она знала, была лестница во внутренний висячий садик. У Прасковьи Александровны там было назначено сегодня свидание с одним из печников. Крепкий малый, она его сразу приглядела в бригаде вологодских мастеров, лучше них никто не кладёт печи-голландки. Разве что сами голландцы.
Графине соблазнить крестьянина нетрудно, а Брюсша умела удивительно доходчиво объяснить любой дубине, что ей надо. Нынче ночью она познает простое деревенское блаженство в объятиях сильного, здорового зверя, на новеньком дёрне под кустами роз...
Занеся ногу вперёд, Парас споткнулась обо что-то мягкое. Сначала она решила: мешок с извёсткой. Но когда наклонилась и, растопырив руки, ощупала препятствие, то пришла в ужас.
— Боже мой, кто здесь? — пролепетала графиня.
Луна показалась из-за туч, и в её свете Прасковья Александровна смогла разглядеть «покойника». Она с трудом узнала в опухшем, измазанном кровью лице хорошо знакомые черты.
— Гриц, — всплеснула руками Брюсша. — Гриц, голубчик, да как же это?
Страх, минуту назад владевший ею, улетучился. Она с силой рванула рубашку на груди несчастного и наклонилась послушать сердце. Слабый стук был ей ответом. От запаха потного мужского тела Брюс замутило. «Живой. Живой. Мертвецы так не пахнут!»
— Ты подожди, миленький, — обратилась она к лежащему, точно он мог её услышать. — Я сейчас, я скоро.
Печник, уже битый час прохлаждавшийся в саду, был мобилизован на перетаскивание «трупа».
— Молчи и делай, что говорят, — цыкнула на него графиня. — Неси за мной. В мои покои. Не надо поднимать шум. Это весьма важное лицо, друг Её Величества. Не ровен час на нас нападут, чтоб его добить.