А подле крылечка, на рыжей проталине, толкались мужики, размахивали руками и громко о чем-то спорили. Степан подошел и, сдержанно усмехаясь, поинтересовался:
— Что за шум, а драки нет?
— Только и осталось пустить в ход кулаки, — разгоряченно отозвался Митяй Сивуха.
— Кулаками размахивать ума не надо, — затравлено зыркая по сторонам, сказал Барышев. Случайно, а может и не случайно стоял он не рядом со всеми, а на ступеньке крыльца, возвышаясь таким образом над остальными, и Степан посмотрел на него через головы мужиков, топтавшихся на мокрой осклизлой подталине, и подумал, что нет, не случайно Илья Лукьяныч оказался выше других — без расчета он ничего не делает. Значит, и ему, Степану Огородникову, тоже действовать надо с расчетом. И решительно.
Степан твердым шагом, будто не следы оставляя на талом снегу, а печати, прошел к крыльцу, поднялся не на первую ступеньку, где стоял Барышев, а на вторую — и оказался таким образом выше его на две головы.
— Ну, так что здесь происходит? — глянул на мужиков.
А ты вон у него спроси! — Митяй мотнул облезлым треухом в сторону Барышева. — Пусть он и разъяснит все.
— Нечего мне разъяснять. Отчет давать о своих делах я не собираюсь.
— Речь, как я понимаю, не о ваших делах, а о вашем самоуправстве, — сказал Степан. Барышев повернулся к нему и как-то враз сник, точно в самом деле убавился в росте. Привык смотреть на людей свысока, а тут… Какаято чепуха! Неужто и он, Барышев, навроде той вороны среди этих горлопанов, готовых чего доброго и с кулаками накинуться. Ну нет, он пока еще в силе. А птицы, слава богу, есть посильнее вороны — и летают повыше.
— Никакого самоуправства тут нет, — ответил зло и хмуро. — Могу я в своем хозяйстве сам разобраться? Или, по вашему, не имею такого права?
— Речь не о вашем хозяйстве, о нем, придет время, мы еще поговорим. Речь о ваших незаконных действиях. Кто дал вам право школу закрывать?
— Так разве ж я закрываю?
— Но дом забираете…
— Дом забираю, потому как он мой. И давал я его на время.
— А почему вы решили, что время вышло?
— Стало быть, вышло, коли говорю.
— Нынче время устанавливаем мы, а не вы, гражданин Барышев. Вот это прошу запомнить.
— Но дом-то мой… так что школу извольте перевести.
— Куда? Куда ты ее переведешь так сразу? — спросили разом и вплотную придвинулись мужики. А Митяй даже привстал на ступеньку одной ногой, и треух его мотался на уровне барышевского плеча.
— Это не моя забота. Решайте.
— Послухай, сват… черту брат! — ерепенился Митяй. — Ты задумал итить супротив народу, а супротив народу итить — все одно што супротив ветру плевать. Гляди, утираться не успеешь.
— Это ты народ, что ли? — презрительно глянул на него Барышев.
— А кто ж я, по-твоему, кто? — наседал Митяй.
— А я кто? Ишь, они — народ… а я кто?
— Кровопивец — вот ты кто! — нашелся Митяй.
— Добрячком прикидывался, — подал голос Витюха Чеботарев. — Мельницу собирался для общества завести.
— Ну, ты, пащенок! — злобно глянул Барышев. — Не твоего ума это дело. Молод еще.
— Чего ж ты тогда к нам приходил? — вступился за товарища Пашка. Они стояли с Витюхой рядом, плечистые смуглолицые, оба чем-то друг на друга похожие. — Разговоры вел.
— Приданое обещал, — засмеялся Витюха. — Гарнцевую прибавку…
— Ну, все. Все! Хватит митинговать, — сказал Степан и повернулся к Барышеву. — А вас, Илья Лукьяныч, предупреждаем: школу не трогайте. А попробуете силой — пеняйте на себя…
— Позвольте… позвольте! — задохнулся Барышев от злобы и бессилия. — А кто дал вам право чужим добром распоряжаться?
— Революция нам дала такое право. И запомни, Илья Лукьяныч, Советскую власть мы в обиду не дадим. Все! Митинг окончен. Прошу расходиться.
— Да кто ты такой, чтобы командовать?
— Председатель союза фронтовиков, — чуть подумав, ответил Степан. — Представитель Советской власти в Безменове.
— Коли представитель, предъяви мандат. Чтобы я своими глазами увидел.
— Увидишь, когда надо будет, — спокойно и с достоинством держался Степан. — А сейчас прошу расходиться.
— Ладно, — сошел с крыльца Барышев. — Позабавляйтесь пока своей властью. Даром вам это не пройдет.
Степан тоже спустился с крыльца и, оказавшись лицом к лицу с Барышевым, твердо сказал:
— И вот еще что запомни, Илья Лукьяныч: кончилось ваше время. Амба! И власть ваша над людьми, которых вы и за людей не считаете, тоже кончилась. Зарубите себе на носу.
— Да уж зарублю, — пообещал Барышев. И усмехнулся. — Надеешься на оружие?
— Надеюсь, Илья Лукьяныч, очень даже надеюсь.
— Ну, ну… Гляди, с оружием шутки плохи.
— А мы шутить не собираемся.
— Ничего, — отвел глаза Барышев, проговорив куда-то в сторону. — Палка — она ведь о двух концах…
— Верно, палка о двух концах, да только один-то конец всегда в чьих-то руках находится. Вот об этом не забывайте, — предупредил Степан. И первым пошел со двора.
Над старой кряжистой ветлой все еще шумели, колготились галки, никак не могли угомониться. Вороны, однако, уже не было — убралась восвояси.
4
Город раскинулся по обе стороны Бии, скованной еще льдом. И хотя кое-где темными пятнами уже проступала наледь и переправа день ото дня становилась опаснее, ездили по реке вовсю. Туда и сюда сновали подводы, груженные сеном, дровами, какими-то ящиками, бочками и мешками, громоздкие возы были укрыты брезентом, перетянутые веревками… Возчики зычно покрикивали, понужая лошадей. И Степан тоже направил коня поперек реки. Полозья саней с легким шуршаньем заскользили по размякшему льду, оставляя за собой блескучие следы. Пеган, пугливо озираясь, ступил в наледь, свинцово-холодные брызги ударили из-под копыт.
А до вскрытия реки оставались считанные дни. Потому и спешили предприимчивые хозяева загодя управиться, перекинуть с одного берега на другой срочные грузы.
Правобережье, где из сорока тысяч жителей обитало больше половины, выглядело и того оживленнее. Здесь, между рекой, опоясывающей эту часть города с юга, и продолговатой возвышенностью, вытянувшейся с запада на восток, размещались все основные казенные учреждения, торговый центр, банк, всевозможные конторы и концессии, народный дом, городская и земская управы… Впрочем, ни той, ни другой уже не существовало и упоминались они горожанами лишь по привычке. Сейчас же в обиходе было короткое, резкое и не всем понятное — совдеп. И то сказать: столько их за это время перебывало, совдепов — со счета можно сбиться! И кто только не возглавлял эти совдепы — от унтер-офицера Арапова, ярого сторонника «учредилки», до некоего Пашки Дорошенко, превратившего «совдеп» в сборище доморощенных эсеров… Но это было в семнадцатом году. А нынче весна восемнадцатого. И Степану Огородникову край как необходимо побывать в совдепе — он и разыскал ого без особого труда. Красный флаг, развевающийся над зданием, был виден издалека. «Такой же, как и у нас в Безменове», — не без гордости отметил Степан. Поставил мерина к коновязи, опустил чересседельник, бросил охапку сена… И поднялся по узкой скрипучей лестнице на второй этаж. Тут и столкнулся, в коридоре, с невысоким рыжеватым солдатом. Спросил:
— Послушай, браток, где тут солдатский совдеп, не подскажешь?
Тот молча уставился, глядел, глядел, вдруг хлопнул себя ладонями по бокам, глаза округлились и сделались чуточку шальными.
— Смирна-а! — гаркнул весело и засмеялся, показав частокол желтоватых, прокуренных зубов. — Отставить, сам рядовой. Во! А я гляжу, вроде знакомая личность… Или не признаешь меня? Да ты разуй, разуй глаза-то матрос! Забыл, как вместе катили вагон из туника? А дежурный хотел отнять… В Новониколаевске.
— Ну как же, как же забыл! — вспомнил Степан и тоже засмеялся. — Такую теплушечку отстояли. А ты ж, кажись, и ехал с нами недолго, исчез по дороге. Хватились, а твой и след простыл. Думали, отстал. Или в самом деле отстал?