Третьяк был приглашен на совещание в качестве «вольнослушателя», как он в шутку заметил, но слушателем он оказался внимательным и серьезным. И чем больше он слушал выступления и споры командиров, тем больше убеждался в том, что выхода из создавшегося положения они не видят, не находят и, по всей вероятности, так и разойдутся, ни до чего не договорившись и не приняв никакого решения.
Тогда Третьяк попросил слова.
Командиры переглянулись. Как? Для них он все же был никто, во всяком случае никем и ничем не командовал, к повстанческому движению прямого касательства не имел… О чем ему говорить? Однако после некоторых колебаний все-таки разрешили:
— Ладно, пусть говорит. Послушаем.
Третьяк встал, скрипнув кожаными гетрами, и примолкшие командиры выжидательно и с любопытством уставились на него.
— Во-первых, товарищи, как мне кажется, вы не там ищете причины своих неудач, — сказал Третьяк.
— А в чем же они, по-твоему, наши неудачи?
— Причины в том, что нет в отрядах настоящей революционной дисциплины, товарищеской спайки. Посмотрите, что происходит: повстанцы уходят из отрядов, когда им вздумается, закидывают ружья на плечи — и по домам. Подоспела, видите ли, жатва… А там — молотьба. Мужик без дела сидеть не будет.
— Это правда, — согласились командиры. — Что и говорить, сильно оголяют ряды.
— А вы сами, партизанские вожаки, — продолжал Третьяк, — перед кем отвечаете за свои действия, с кем согласовываете? И кто, наконец, направляет и координирует ваши действия?
— Кто ж их будет направлять? Главковерха у нас пока не имеется… — сдержанно посмеялись.
— А жаль. Жаль, что не имеется! Вот и получается, что отряды крутятся вокруг своих деревень, а дальше дороги не знают…
— Свои деревни тоже надо защищать.
— Надо, кто спорит. Только кто же будет защищать другие деревни? И потом, как я полагаю, Советскую власть надо утверждать не только в деревне. А для этого требуется сила.
— Где ж ее взять? Подскажи, если знаешь.
— А я уже сказал: прежде всего, необходимо укрепить в отрядах дисциплину. Затем: нужен главный штаб партизанской армии, который бы каждодневно направлял все действия, решал тактические и стратегические задачи…
— Прежде армию надо иметь, — язвительно заметил Огородников. — А где она?
— Вот это правильно, — согласился Третьяк. — Вот с этого и надо начинать. Нужна единая и крепкая повстанческая армия. Такая вот, как этот кулак, — вскинул руку и сжал пальцы. — Только тогда можно рассчитывать на победу. А мелкие вылазки и отдельные удачи общего успеха не принесут, поверьте мне.
— Верим, — сказал Огородников. И вдруг предложил: — Вот ты, Иван Яковлевич, и бери это дело в свои руки.
Командиры, смотревшие теперь на Третьяка иными глазами — грамотный мужик! — неожиданно горячо и дружно поддержали Огородникова. И Третьяк не успел глазом моргнуть, как был избран комиссаром по организации повстанческой армии.
— Да вы что, товарищи? — растерялся он. — Чтобы заниматься этим, нужно хорошо знать Горный Алтай, положение дел во всех его районах, а я человек новый…
— Ничего, узнаешь. Проводника дадим хорошего. Вон Акимова, он Горный Алтай знает вдоль и поперек… Да ты за ним, товарищ Третьяк, как за каменной стеной будешь! — повеселели командиры. Настроение враз поднялось, потому как вопрос вроде бы прояснился и надежда на успех появилась реальная.
— Ну что ж, — сказал Третьяк, — спасибо за доверие. Будем работать. Надеюсь, для начального ознакомления найдется хотя бы географическая карта?
Оказалось, что ни у кого из командиров и карты не было.
— Ладно, — построжел Третьяк, — выйдем из положения.
***Сентябрь стоял по-осеннему ломкий. Временами с белков потягивало холодом, небо пронзительно синело, и по утрам хрусткой изморозью схватывались пожухлые травы… Днями, однако, растепливало, солнце светило ярко. Бойцы оживлялись, выпрямлялись в седлах, забывая об усталости. Кони и те, казалось, веселее и тверже ступали по каменистой дороге, огибавшей отвесный склон горы…
Третьяк ехал стремя в стремя с Огородниковым. Рыжий конь под ним был крупный, спокойный и выносливый, под стать хозяину. Опустив ременный повод, Третьяк с удивлением разглядывал горы, совсем близкие, но и в то же время недоступные, уходившие черными изломами вершин в поднебесье. Для него здесь все было ново и непривычно, и ему на ходу надо было привыкать к этой необычной обстановке, осваиваться, чтобы, преодолев первые трудности, научиться потом использовать горные условия в своих интересах… А интересы его теперь были всецело и неразрывно связаны с партизанским фронтом, которого, в сущности, еще не было, но думал он о нем постоянно и видел его отчетливо, как вот эти горы.
— Иван Яковлевич, я вот о чем думаю, — повернулся Огородников, и кони их пошли совсем близко, прижав боками ноги всадников. — А не допускаем ли мы просчет, уходя в горы, а не в степь, через казачью линию? Надо соединяться с партизанской армией Мамонтова, к ним прорываться…
— Заманчиво, конечно, идти навстречу Мамонтову, влиться в его армию, — сказал Третьяк. — Только не будет ли это похоже на бегство?
— Какое же это бегство?
— Ну, не прямо говоря… Но с чем мы явимся к степнякам? Полторы сотни кое-как вооруженных партизан…
— И Чуйский тракт оставим открытым для колчаковцев, — добавил Акимов. — Этого нам никто не простит.
— Чуйский тракт и без того открытый, — возразил Огородников. — Держать его под контролем у нас пока сил не хватает.
— Пока не хватает, — согласился Третьяк. — Сегодня не хватает, а завтра положение должно измениться. Зачем же вы меня комиссаром по организации повстанческой армии избрали? Чтобы я вместе с вами явился к Мамонтову… на готовенькое? Примите нас, мы — хорошие…
— Все это так, — как будто согласился, но не избавился полностью от сомнений Огородников. — Конечно так. Но если бы мы соединились со степной армией, мы бы тем самым ускорили наступление на Горный Алтай, разве нет в этом тактической выгоды?
Третьяк внимательно посмотрел на него:
— Тактическая выгода, товарищ Огородников, в том, как мне думается, чтобы не извне ждать помощи, а изнутри взорвать колчаковские тылы… своими силами. Тогда наступление пойдет не с одной стороны, а с двух, а то и со всех четырех сторон. Есть разница?
— Разница конечно, есть…
— Нам надо иметь свой фронт, свою армию. Горную армию, если хотите. В том наша тактическая выгода.
— Такую армию нам бы сегодня, — задумчиво сказал Огородников. — Чтобы не бояться открытых встреч с врагами. Конечно, вы правы, — окончательно согласился, — идти нам сейчас к Мамонтову не с чем…
Отряд, растянувшись по узкой крутой дороге, по которой телеги едва-едва проходили, цепляясь втулками за каменные выступы, выплеснулся наконец на ровную неширокую поляну. Слева текла речка, справа остались горы, а впереди чернел лес, сквозь чащу которого проглядывали вдали рассыпавшиеся, как отара овец, деревенские дома…
— Что за селение? — спросил Третьяк.
— Камышенка, — тотчас ответил Акимов, подъезжая вплотную. — А дальше, по ходу нашего движения, будет Паутово, левее останется Лютаево…
Третьяк улыбнулся:
— А ты и вправду, товарищ Акимов, знаешь Алтай наизусть.
— Так я же бывал здесь не раз — белку мы тут промышляли с отцом.
— И много ее тут, белки?
— Тьма. И соболь водится… — Он быстро и цепко оглядел с ног до головы словно литую, крепкую фигуру Третьяка и улыбнулся. — Вот добудем парочку-другую и сошьем вам отличный малахай. И шубу сошьем, — добавил, заметив, что легкое драповое пальто узковато в плечах Третьяку, да и сделано, как говориться, на рыбьем меху — продувает его, должно быть, насквозь, как решето.
— Шуба — это хорошо, — согласился Третьяк. — Нам бы сейчас сотни две кожушков не помешали… Ну что, командир, — повернулся к Огородникову, — идем на Камышенку?
— Надо бы прежде разведать, чтобы не напороться на засаду.
Послали разведчиков, и те, минут через двадцать вернувшись, доложили, что в Камышенке тихо. Слишком даже тихо. Когда отряд вошел в деревню и остановился на небольшой площади подле сборни, Третьяк подивился той настораживающей, необычной тишине. Собаки и те не лаяли, попрятались, как видно, не желая себя выдавать… Посовещались командиры и решили собрать людей. Человек десять верховых мигом обскакали деревню. И вскоре камышенцы потянулись один за другим к сборне. Подходили, останавливались чуть поодаль, поглядывая не без опаски на верховых — нынче не знаешь, с какой стороны беда нагрянет… Третьяк удивился тому, что собрались почти одни старики.