Доехав до «Полянки», он стремительно выскочил из вагона, лавируя в толпе, пересек платформу и сел в хвостовой вагон поезда, который шел к «Боровицкой». Когда состав прибыл туда, Синицын, чуть пригибаясь, чтобы быть менее заметным, бросился к переходу на станцию «Библиотека Ленина». На эскалаторе огляделся. Знакомого серого костюма за ним не маячило.
Через час с рюкзачком за плечами Синицын вошел в зал ожидания Казанского вокзала. Здесь пахло густым перебродившим запахом общественного сортира, табаком и потом. Поморщившись с непривычки, смешался с толпой. Нашел свободное место в ряду стульев с продавленными сиденьями. Снял рюкзак, уселся, поставил поклажу на колени. Никто не обратил на него внимания. Осмотревшись, вынул из кармана газету и погрузился в чтение, в то же время не забывая внимательно поглядывать по сторонам.
За пять минут до отхода поезда Синицын вышел на пригородный перрон. Две электрички, готовые к отправлению, стояли рядом. Он подошел к той, которая ему не была нужна. Стоял и ждал, когда объявят отправление той, что была за его спиной.
Он вскочил в электричку в момент, когда двери закрывались. Створка с сорванной резиновой прокладкой больно саданула по левому плечу. Он продрался в тамбур. Здесь также воняло табачным дымом и какой-то едкой химией. Теснясь друг к другу, стояли бабы с огромными мешками, приготовившиеся сходить на первой остановке. Но все это уже не волновало Синицына. Он оторвался от «хвостов» и ехал, ехал.
Призрак внезапной опасности остался там, в затянутой дымкой Москве.
От Телищева до Мартыновки дорога шла по опушке леса. Справа лежали поля пшеницы, плохо ухоженные, замусоренные пыреем. «Агропиррум», — вспомнил Синицын латинское название пырея. — «Огонь полей». Вспомнил и остановился. Поля пшеницы — кормилицы великой страны горели огнем беды, и никто не стоял на меже, не кричал криком, не бил тревогу.
Видимо, нет в мире существ, которые живут в большем разладе с природой, чем люди. Не потому ли, что большинство из нас перестало ходить по земле пешком? Не потому ли, что от постоянного сидения за столами в конторах и Думах, на мягких подушках в автомобилях задница человека разумного оказалась боле? развитой, чем его голова?
Что видит чиновник — выборный или назначенный, — проезжая в машине мимо березовых лесов и зеленых полей, на которых пасутся буренки? Думаете, природу, попранную в правах? Как бы не так!
Тренированный мозг дельца-экономиста сразу переводит живое в кубометры древесины и тонны мяса, которые еще не проданы за границу. Властителей судеб страны сегодня волну-егне будущее живого, а комиссионные от распродажи национальных богатств.
Горькие времена, горькие мысли! Безвременье.
Плесень цивилизации «перестройки», растекающаяся по нашей земле, все заметнее пожирает и себя и природу. И следы этого пожирания видны на каждом шагу.
Умелый мелиоратор — черт его побери! — спрямил петли рек, прирезав к площади посевных земель изрядный клин. А речка — это-то в среднерусской благодатной полосе! — перестала течь и высыхает еще до середины лета. Спасая положение, ревнители прогресса построили огромную запруду: без воды селу жить нельзя. Сразу поднялся уровень грунтовых вод в округе. Подтопило все погреба в деревнях, а пруд затянуло ряской и зелеными водорослями…
Звеня на рытвинах разболтанными железными суставами, Синицына догнал велосипед. Поравнявшись, седок поздоровался и спросил:
— В Мартыновку, аль куда?
— В Мартыновку.
— Простите, что-то ваше обличье мне не знакомо. Вы к кому?
— Я друг Георгия Климова. Знаете такого?
— Жору-то? Кто ж его тут не знает! Наш человек, мартыновский. Сейчас в Москве. Голова! И вы из Москвы, выходит?
— Оттуда.
Велосипедист соскочил с седла.
— Не возражаете, если пройдусь рядом?
— Это я вас должен спросить, — улыбнулся Синицын. — Вы здесь хозяева.
— Ага, — согласился мужчина. — Хозяева, пока пашем и сеем.
— А потом?
— Потом распорядиться нашим добром хозяев хватает и без нас. Одно слово — рэкет.