– Ты?
– Ты что, удивлён? – Полина в своем прозрачном виде сидела на его кровати.
– Сквозь стены ходить умеешь?
– Дурачок! Я по тебе соскучилась. – Глеб шумно выдохнул, предательски вспотели руки.
Прозрачные пальцы все скользили по заросшей груди, обводили линии бровей, теребили мочки ушей. Глеб все еще не верил в реальность неожиданного сна.
– Господи, не мучай меня, сделайся обыкновенной!
– Глеб, да ты что, так гораздо интереснее!
– Ну да, как секс с пустотой, гораздо интереснее, нет, секс со всей вселенной, виртуальный и неосязаемый.
– Ну, попроси меня хорошенько, может, я стану сговорчивей.
Он протянул руку к волосам, они светящимися нитями пролились сквозь пальцы. Рука подобно исследователю скользнула ниже, по прохладным плечам (разве пустота может иметь температуру?), кругами описала полушария теплых полусфер (они уже стали теплеть?), ну, становись нормальной, земной женщиной, это, в конце концов, смешно, девочка моя. Вздох, словно дуновение ветра, медленное обретение плоти…
– Поленька, хочешь, я, вопреки всему, останусь здесь? Или хочешь – поехали?
– Если ты хочешь быть со мной, ты должен думать, как я, – рассмеялась она (как ведьма?).
– Разве это так обязательно?
– Глеб, ты хочешь остаться? Но ты нам нужен именно там.
– Я… должен… быть в Питере, самолёт в пятницу. Там у меня дочь, говорил ли я тебе…
– Нет.
– Давай, я там должен быть не только поэтому, джаз-фестиваль, я Гарику обещал, да и контракт у меня с газетой…
– Я поняла.
– Нет, дурочка ты моя, ты ничего не поняла, обязательства они всегда будут, ты знаешь, ты мне помогла понять что-то очень главное…
– Что же? – улыбка Полины в отблеске бледной луны показалась Глебу почему-то презрительной.
– В мире, где все заняты только собственным благополучием, даже маленькая искорка искреннего интереса и участия поистине бесценна. И даже мгновенье чувства, которое, как ты думаешь, ответно, не заменит годы высокотехничного, но просто секса.
– Ты сейчас это придумал, или где-то прочитал?
– Поленька, у нас ведь ещё два дня.
– У нас ни одного дня. Сегодня уже пятница, и твой самолет в семь утра. Скоро позвонит дежурная, чтобы тебя разбудить. И мы с тобой попрощаемся.
– Постой, постой, отмотай назад, ты же умеешь.
– Я не хочу. Нельзя всё время повторять один и тот же трюк. И потом – мне это больно, – она отвернулась лицом к стене.
– Ну, делать нечего, значит, ты меня гонишь, ты хоть скажи, я договор с издательством заключил или нет?
– Заключил.
– Поленька, ты не обижайся, через неделю я всё-всё решу. Я тебе обещаю.
– Да верю я тебе, Глеб, верю. Тебя провожать?
– А что ты дежурной скажешь, привидением около неё пройдешь, пусть глаза протирает, думает, что спит?
– Ты прав, лучше здесь проститься.
Настойчиво в разговор вторгся звонок.
– Да, спасибо, что разбудили, все хорошо, – Глеб уже выходил из душа, обтираясь полотенцем.
– Прилетишь, позвони.
– Разумеется. Знаешь, похоже на какое-то прощание. Или как будто смертельно надоели друг другу. А ведь это совсем не так. Это в двадцать лет встречаешься и прощаешься просто. Жизнь впереди, все впереди, можно все перевернуть, можно горы свернуть, можно пренебречь слезинкой на щеке женщины.
– По утрам мужчины впадают в пафос. Так ведь и Ваня меня любит. И Джеки – по-своему. Бросить жребий, что ли, быть неофициальной новорусской женой, сбежать в Израиль (и чем я там буду заниматься?), или дать волю безудержному романтизму – отдать свое сердце поэту. Может, я его вдохновлю, как Гала – Поля Элюара. Да есть ли смысл в твоей жизни, ты ведь обыкновенный журналист, и никогда не создашь такого, что бы сияло в веках. Журналистика – простая служанка человеческих страстей, флюгер для политических ветров.
– Это в тебе злость говорит. Не злись, Поленька, верь. И тогда миндальное дерево зацветёт, и небо в алмазах засверкает.
– Ага… Помнишь, если отнять у тебя талант, а у меня злость, останутся два совокупляющихся нуля. Мы нули, просто нули, еще Стругацкими сказано.
– Ты, похоже, вошла в роль, к чему эта мелодрама, можно ведь всё расценивать гораздо более примитивно и цинично, зато более правдиво. Я прилетел и улетел – ну да, провёл прекрасно время с очаровательной женщиной, ты ведь все равно мне не веришь. Поленька, давай прощаться, или говорить друг другу «до свидания», как захочешь.
– Любимый – это дом, куда приходишь,
Истерзанный людьми и суетой.
Где в уголках укромных смутно бродишь,
Ласкаешь стены. Только дом пустой.
В углу лежит молчащая гитара,
Луна померкла, тихий свет зари.