Припекало по-весеннему обманчивое солнце, но раздумывать было некогда, стоянка всего пятнадцать минут, и Лиля торопливо протянула смятый билет с паспортом. Ей предстояло провести в дороге остаток дня, а там… Там её ожидает что-то, пока неясное и туманное, которое манит нас в юности призрачными надеждами, шепча успокоительно сладкую песню.
Она закинула спортивную сумку на площадку и приготовилась прыгнуть сама. Неожиданно сверху ей подали руку, помогая преодолеть последние ступеньки. Она мельком взглянула на незнакомца, буркнула что-то вроде «благодарю» и пошла в свое купе. Купе ей было совсем не по карману, но других билетов не было, а послезавтра ей предстояло предварительное собеседование, и она хотела полистать некоторые книжки, не особенно отвлекаясь на снующих взад-вперед пассажиров.
Купе было едва прикрыто, на нижней полке, одиноко заправленной по всем правилам железнодорожного этикета, лежала книжка Камю. Похоже, вяло подумала она, мне действительно повезло. Попутчик или попутчица будет читать эту экзистенциальную заумь, а я тихо мирно доеду до Петербурга.
Она скинула сумку, покрутив онемевшее плечо. Да, знание – это не только сила, но и тяжесть, особенно когда его приходится носить все время с собой. Опять эта привычка всё анализировать и ехидничать по любому поводу, одёрнула она себя.
Поезд начал подавать признаки жизни, дернулся, дверь купе дернулась вслед за ним, щелкнув задвижкой. За окном медленно набирали скорость удаляющиеся желтые постройки вокзала, и Лиле стало немного грустно оттого, что между жизнью прежней и жизнью новой оставался лишь небольшой промежуток времени в ограниченном поездом пространстве. С той стороны постучали, что было, по меньшей мере, странно. Графское воспитание, да и только.
– Да-да, входите!
Лиля как будто даже и не удивилась, увидев своего недавнего помощника по прыжкам во чрево поезда.
– Добрый день, барышня. Оказывается, мы с вами попутчики.
Незнакомец пригладил рукой сбившуюся прядь длинных волос. Теперь Лиля могла его разглядеть более внимательно. Невысокий ростом, но под лёгким трикотажным джемпером чувствуется игривость мышц и быстрота движений. Волосы густые, тёмные, нос крупный, отливающие рыжим оттенком усы немного топорщатся. Черты лица ни утончённые, ни грубые. Подбородок жестковат, что не сразу заметно при улыбке. Улыбка слегка ироничная, взгляд серо-прозрачных глаз проницателен и серьёзен. Что-то в нем гоголевское, отметила про себя Лиля, неуловимое и бесовское.
– Ну, что, барышня, будем знакомиться? Или вы с незнакомыми не знакомитесь? Роман.
– Роман с продолжением? – хихикнула она, – А меня Лилей зовут.
– Замечательно. Тоже в Северную Пальмиру?
– Да, туда, где, возможно, не очень ждут. Надеюсь, за это время мы не слишком обременим друг друга, мне нужно еще многое успеть.
– Конечно-конечно. А что за дела в столице, если не секрет?
– Предварительное прослушивание в академию театрального искусства.
– О, барышня мечтает об актёрской карьере…
– Возможно.
– Тогда вам крупно повезло.
– Неужели?
– Меня пригласили в камерный театр поставить одну пьесу.
– Да что вы говорите! – Лиля изобразила на лице удивление, сменяющееся восхищением.
– Я понимаю, вы крайне удивлены, такая удача, и все это в первые минуты нашего знакомства…
– Да я просто убита наповал! И что за пьеса?
– Французская, восемнадцатого века. Маленькая компактная пьеса, о добром и вечном.
– О смысле жизни! Я так и подумала, что-нибудь поэтически-эпическое. С удушением главной героини в конце, не так ли?
– Я вижу, вы мне не верите.
– Да нет же, я просто пытаюсь выяснить степень мании величия.
– Или степень интеллекта? Вынужден вас разочаровать. Природа-мать обделила меня… Я умею только копировать и тиражировать эмоции. К тому же у меня нет мании величия – есть мания преследования. Но я вовсе не намерен мешать вам, и согласен помолчать. Тем более что мне тоже есть чем заняться.
Тон его речи становился все более и более жёстким, как будто его незаслуженно обидели. Он уселся к окну и углубился в чтение. Лиля достала отпечатанные и затёртые листки с баснями и монологами, чтобы, наконец, определиться, что читать на прослушивании.
Может, всё-таки зря я его так сразу отбрила, не такой уж он неприятный тип, размышляла она, машинально жуя шоколадный батончик и искоса поглядывая на сидящего напротив Романа. Сколько ему лет, интересно, пыталась она определить его возраст по выступающим морщинам на лбу. Лет тридцать.