– Ну, что-то вроде того. Это долгая и интересная тема, как чувствует себя писатель в жизни и как он пишет. Я рад, что могу с тобой об этом говорить. А мастерство приобретается лишь с килобайтами написанного, сама понимаешь.
– Представь, через много лет, ты станешь известным писателем, и, (почему бы не помечтать?), мы будем сидеть не здесь, а в Париже. Ты закажешь мартини или водки (смешно, нынче писатели вынуждены своих почитательниц водить по барам), и мы будем тихо сидеть и разговаривать…
– Может, это ты станешь известной писательницей?
– Ну, тогда уж точно – в Париж. Подари мне фантастический сюжет, а я попытаюсь его воплотить. Под твоим чутким руководством.
– Сюжет? – Макс как-то странно улыбнулся, одними губами, глаза, напротив, стали как бы стеклянными, – Сюжет… Неплохая идея, я подумаю… Ты думаешь, ты смогла бы написать? Да-да, я подумаю…
Он проводил ее до остановки, четыре часа пролетели как четыре минуты, а из нее хлынули потоки благодарных слов. Лане так хотелось спросить его, когда они еще могут увидеться, она обернулась, заходя в автобус. Макс стоял на остановке, подняв правую ладонь, жреческий жест, вспомнила она в одну минуту, как будто благословляет на что-то. Приехав домой, она открыла его роман и начала читать. Ах, почему я не могу так писать, кусая губы, думала она. Логика, недоступная женскому пониманию!
Ночью ей приснился странный сон. Будто она идет по Флоренции. Она идет как чумная, впитывая похолодевшей душой сумрачную энергетику флорентийского величия. Как в россыпи пожелтевших открыток, проносятся перед ее глазами помпезная галерея Уффици, громада баптистерия, слепящий блеск золотых изделий, хищно взывающих из витрин на мосту ювелиров. Навстречу ей идет Данте. Почему она узнала, что это он? Прохожие показывают на него и кричат вслед: «Он был в аду! Он был в аду!».
Данте останавливается перед ней и улыбается. О, Господи, улыбка у него такая же, как у Макса! Глаза непроницаемы и пусты, только улыбка, словно судорогой, изменила нижнюю часть лица. Данте поднимает правую руку (совсем как Макс, в который раз отмечает она) и говорит:
– Ты должна написать что-то, что никогда еще не писала, ты можешь! Я верю!
Флоренция… Кажется, она побывала в раю. Но одновременно и в аду. Это был ад впечатлений, ад страстей, ад сомнений и неясных предчувствий. Предназначение? Рок? И какую роль во всех этих сновидениях играет Макс? А роль его была главной, чувствовала Лана, неоспоримо главной, только он был как бы за кулисами. Незаметно-скромный кукловод? Или рояль в кустах? Его выход – в финале? Все эти мысли как летучие мыши царапали ее воображение острыми крыльями.
Лана проснулась от ощущения холодного взгляда. Но никого не было в комнате. Показалось, что тихо колыхнулась вода в аквариуме. Должна написать? Для чего? Кому я должна что-то доказать, себе, или Максу? Или кому-то еще?
Чтобы успокоиться, она снова схватила в руки рукопись. Конец близок, близок, почему же герои ей кажутся какими-то схематичными? Вроде и фразы у них о душе, о вечности, но все так абстрактно, расплывчато. Да вот и главный герой, только и занят поисками, глобальные проблемы решает, а женщина у него как бесплатное приложение. И ласки все сводятся к фразе “укушу”. Он вообще, любить-то умеет? Робот какой-то. С чужой программой. А Макс?
Она даже привстала с дивана, а он – может, тоже, бездушный робот, начиненный цитатами, которые, словно фокусник, вытаскивает по необходимости? Лану не покидало чувство, что кто-то в доме все-таки присутствует. Вдруг как будто кто-то коротко вздохнул или негромко хохотнул. Она подскочила и, стараясь унять дрожь, пошла на кухню. Дверь перед ней открылась. Бывает, отметила она про себя, как будто пыталась зафиксировать все, что с ней происходит. Ну, что ты там увидела, идиотка, иди уже спать дальше, ругала она себя, машинально проверяя кран и газовую плиту. Закачался абажур, и по стенам заметались тени. Хоть молитву читай. Сон, сон… Сейчас он будто отразился на стенах-экранах, смутные очертания Данте, ее самой, прохожих, и, как улыбка чеширского кота – так прозрачно-серый взгляд пленкой покрывал все изображения.
Проходили дни, Макс был все время занят, и не проявлял к ней никакого интереса. Короткие реплики, выслушивание ее похвалы по поводу романа. Но Лана думала о нем каждую минуту. Загадочная улыбка ее и пугала, и неотвратимо манила.
«Тианственная», вспомнила она аксёновское, да, именно, улыбка, которую невозможно определить, чуть асимметричная улыбка. Она непроизвольно набирала его телефон по вечерам, чтобы услышать голос.
Без его слова было трудно дышать, Макс как утренняя молитва и Макс как благословение ко сну. Сны были на удивление легки, будто они с Максом летали на легких дельтапланах над морем, соревнуясь с чайками.