А что, если самое-то естественное состояние и сеть ЛС? Не завершится ли исторический процесс всемирным беспределом?
Подобные рассуждения кажутся мне беспочвенными. Прежде всего потому, что вопрос о естественном состоянии человека и общества столь же бессмыслен, как и вопрос о том, на каком языке заговорит ребенок, если при нем не произнести ни слова. О биологической природе человека можно говорить лишь в применении к его анатомии и физиологии, но не в применении к его социальному поведению. Видоспецифическая норма общественного поведения принципиально несовместима с языком и культурой.
Обезьяна по природе — обезьяна, но человек по природе — не человек. Он вообще никто. Человек он только по культуре. Он рождается на свет, не будучи запрограммирован ни на какую эпоху — ни на родовой строй, ни на рабство, ни на крепостничество, ни на социализм, ни на капитализм. От природы он не добр и не зол, не воинствен и не миролюбив. Он может стать и дикарем, и профессором. Кем угодно. Как ребенку безразлично какой язык усваивать, так и человеку с еще нссложившейся поведенческой программой безразлично, кому верить — жрецу, священнику, комсомольскому секретарю или пахану. Уходит одна мораль — приходит другая. Вакуум заполняется не биологией, а другой культурой. В данном случае слово “культура” следует понимать в самом широком смысле: бескультурье — тоже культура, хотя и плохая. Но “никакой культуры” быть не может, как не может быть “никакой погоды”.
Можно, конечно, предположить существование социального отбора людей с наследственной предрасположенностью к тому или иному типу поведения. Четверть века назад я пытался в противовес тогдашней официальной концепции отстаивать именно такую точку зрения (Козинцев 1977: 44–49). С тех пор позиции социобиологии и т. н. “эволюционной психологии” (в западном ее понимании) упрочились и за рубежом, и у нас; я же теперь считаю подобные гипотезы не столько ошибочными, сколько излишними. Мы по-прежнему очень мало об этом знаем, что, кстати, тоже не случайно. Слишком уж ничтожна роль селективного фактора в сравнении с огромной пластичностью человеческого поведения, неисчерпаемой способностью людей усваивать любые жизненные стратегии и менять их. Стойкость поведенческой программы — такая же усвоенная, а не природная, черта, как внушаемость. Именно отсутствие какой-либо родовой наследственной отягощенности позволяет человечеству с надеждой смотреть в будущее несмотря ни на что.
Банников К.Л. 2002. Антропология экстремальных групп. М.
Кабо В.Р. 1990. Структура лагеря и архетипы сознания// Советская этнография. Вып.1.
Козинцев А.Г. 1977. Социальная среда и биологическая дифференциация человечества// Советская этнография. Вып.4.
Самойлов Л. (Клейн Л.С.). 1990. Этнография лагеря// Советская этнография. Вып.1.
Самойлов Л. (Клейн Л.С.). 1993. Перевернутый мир. СПб.
Солженицын А.И. 1991. Архипелаг ГУЛАГ. Часть IV. Гл.2// Малое собрание сочинений. Т.6. М.
Федорова И.К. 1993. Остров Пасхи. СПб.
Щепанская Т.Б. 1993. Символика молодежной субкультуры. СПб.
1. Проблема. В книге “Мы, тикопийцы” 60 лет тому назад Рэймонд Фёре, ученик Малиновского, описал живое гармонично функционирующее на одном из островов Полинезии первобытное общество и проследил первые следы воздействия на него современной цивилизации (Firth 1936). Позже это стало одной из его основных тем. Школа Малиновского вообще выражала опасения по поводу вытеснения первобытных культурных институций из обихода и их замены европейскими, считая это гибельным для отсталых народов (Malinowski 1922, 1944). Но ведь, как учат история и культурная антропология, когда-то и мы, европейцы, были гораздо ближе к природе, чем сейчас, и обладали такими же институтами. Они исчезли, а мы всё-таки живём!
28
Впервые текст статьи был опубликован в книге "Смыслы культуры”. Международная научная конференция 11–13 июня 1996 г. Тезисы докладов и выступлений. 1996, СПб., с. 205–209.