Именно в этом коллективе заключенный проводит все время — весь день и всю ночь, долгие годы. Воздействие администрации — спорадическое, слабое, формальное, малоиндивидуализирован-ное, большей частью не доходящее до реального заключенного. А коллектив всегда с ним. И какой коллектив! Жестокий, безжалостный и сильный. Сильный своей сплоченностью, своей круговой порукой и своеобразной гордостью. У этого коллектива есть свои традиции, своя романтика и свои герои.
Жизнь в этом перевернутом мире регулируется неписанны-ми, но строго соблюдаемыми правилами. Часть из них бессмысленна, как древние табу. Здесь это называется “заподло” — чего делать нельзя, что недостойно уважающего себя вора. Табуировано много действий и слов. Нельзя поднять с пола уроненную ложку: она "зачушковалась”, надо добывать новую. Нельзя говорить: “спасибо”, надо — “благодарю”. Табуирован красный цвет: это цвет педерастии. Красные трусы или майку носить позорно, выбрасываются красные мыльницы и зубные щетки. И т. д. Пусть эти правила бессмысленны, но само знание их возвышает опытного зэка в глазах товарищей и подчеркивает принадлежность к коллективу, “цементирует коллектив”. Ту же роль играют и разнообразные обряды, например “прописка” или “разжалование”. Скажем, человек совершил недостойный вора поступок, все это знают, но пока нарушителя не “опустили” по всей форме (т. е. не совершили над ним положенный обряд) и не “объявили” (т. е. по заведенной форме не огласили совершенное), он пользуется всеми привилегиями вора.
Столь же формализована и знаковая система — одежда, распределение мест (где кто сидит, стоит, спит). В числе таких знаков — татуировка, “наколка”. Она вовсе не ради украшения. В наколотых изображениях выражены личные достоинства зэка: прохождение через тюрьму и зону, приговор (срок), статья (состав преступления), пристрастия и девизы и т. п. Изображение церкви — это отсиженный срок: число глав или колоколов — по числу лет, которые зэк “отзвонил”. Кот в сапогах — воровство (вор-домушник, квартирные кражи). Рука с кинжалом — “бакланка” (статья за хулиганство). Джинн, вылетающий из бутылки, или паук в паутине — статья за наркоманию. Портрет Ленина и оскаленный тигр — “оскалил пасть на советскую власть”. Четырехлучевые или восьмиконечные звезды на плечах — “клянусь, не надену погон”, такие же звезды на коленях — “не встану на колени перед ментами”. И т. д. За щеголяние “незаслуженной” наколкой полагается суровое наказание (принцип: “отвечай за наколку”), так что не знавшие ранее этого принципа случайные щеголи предпочитают вырезать с мясом не положенные им изображения. Фиксация социального статуса столь важна для уголовника, что оттесняет соображения конспирации: ведь наколка заменяет паспорт. Но это тот паспорт, которым уголовник дорожит и гордится.
Впрочем, как у нас бывают “отрицательные характеристики”, так в лагере встречается и позорящая наколка, например петух на груди или мушки над бровью, над губой (так помечаются разные виды пидоров). Их нельзя ни вырезать, ни выжигать. Положено — носи.
Вот в какой коллектив мы, будто нарочно, окунаем с головой человека, которого надо бы держать от такого коллектива как можно дальше. Вот какой коллектив мы сами искусственно создаем — ведь на воле нет такого конденсата уголовщины, такого громадного скопления ворья! Вот какому коллективу противостоит администрация, появляющаяся в лагере на короткое время, большинству заключенных недоступная, личных контактов с ним не имеющая. Воспитательное воздействие ее, естественно, неизмеримо слабее того, которое оказывает бдительный и вездесущий воровской коллектив. Его-то воздействие здесь гораздо сильнее даже того, которое оказывает товарищество воров на воле.
Свою систему ценностей воровской коллектив навязывает новичкам.
Воровской коллектив лагеря обладает огромными способностями поглощения и переваривания. Человек поставлен всей обстановкой лагеря в условия, требующие от него сосредоточения всех жизненных сил на одной-единственной задаче: выжить. Солженицынский Иван Денисович весь подчинен этой задаче. Солженицын акцентирует роль государства и администрации в сложении этих условий. Шаламов больше вскрывает роль воровской среды. Оба фактора взаимосвязаны: без государственных мер воровская среда не была бы столь конденсированной и не получила бы такой власти над остальным контингентом, а без воровской среды с ее традициями лагеря не обрели бы таких способностей перековки людей — и совсем не той перековки, которая предполагалась советской властью.