Молодо и громко звучали голоса казаков. Уже и по четвертой, и по пятой кварте выпили, уже новые штофы горелки ставил на стол шинкарь. Вот уже к столу, где сидит Иван Неживой с казаками, подсел чигиринский кузнец Максим Зализко со своим подручным - высоким, статным парубком Свиридом.
- Пейте, будьте гостями. Еще подкуешь нам коней, Максим.
Кузнец одним духом опрокидывает кварту. Свирид как будто не решается, вопрошающе смотрит на своего учителя.
- Пей, Свирид, - одобрительно кивает головою Иван Неживой. - Добрый у тебя, Максим, ученик. - Неживой хлопает Свирида ладонью по плечам. Знаменито мне саблю наладил.
- Ты только, Свирид, не того, много не пей, - у Максима уже заплетается язык, и он в силах только показать рукой на кварту.
Казаки смеются. Свирид хохочет во весь голос, но, встретив строгий, хотя и пьяный взгляд своего учителя, виновато склоняет голову.
- Вот, люди добрые, воины славные, видите этого отрока, - кузнец тычет пальцем в грудь Свириду, - второй год учу ремеслу, а он одно просит: <На войну пусти, дядько Максим>, - и все. Вы не глядите, что на вид он смирный... - И Максим начинает рассказывать уже известное всем, как Свирид убил стражника Янушкевича, как попал в Чигирин к нему, кузнецу Зализку.
- Не журись, Свирид, возьму тебя на войну. Есть нам еще, с кем воевать, - тихо говорит Неживой.
Семен Лазнев, потряхивая русым чубом, выкрикивает:
- Плюньте, братцы, айда все на Дон, туда и королю Яну-Казимиру, и султану ход заказан. Жизнь наша там...
- А ты, Семен, разве от хорошей жизни с Дона ушел?
Иван Неживой из-под косматых бровей по-отцовски смотрел на веселого донского казака.
- Ну да, батько, - согласился Лазнев, - известно, не от хорошей жизни, тоже от пана бежал, не понравился он мне. - Лазнев засмеялся.
- А ты ему? - спросил Мартын.
- Я ему? Вот об этом, Мартын, я не думал.
- Всех панов подковать - и над Днепром, и над Доном!
Кузнец Максим Зализко поднялся. Тяжелым, как молот, кулаком ударил по столу.
- Тише, дядько Максим, стол треснет, - дернул его за рукав Свирид.
- Отрок, не трожь! Я могу всех панов подковать. Это я говорю, кузнец Максим Зализко. А кто со мной не согласен - выходи на середину! Отрок, стань рядом!
- Да, оставьте, дядько, - Свирид осторожно дергал Зализка за рукав.
- Отрок, не трожь! Гей, люди!
В шинке вдруг стало тихо. Говор умолк. Люди, сидевшие у прилавка и за столами, придвинулись ближе.
- Вы знаете, кто я? Нет! Не знаете.
- Да кто тебя не знает, Максим? - Неживой положил руку на плечо кузнецу и заставил сесть. - Народ тебя знает и уважает, Максим. А это великое дело - народ.
- А я говорю, - не успокаивался кузнец, - я говорю: народ еще мало знает нас, кузнецов. А мы еще покажем народу...
- Не народу, - сказал Неживой, - ворогу ты покажи свою силу.
Мартын слушал. Хмель выветривался от этих правдивых слов, звучавших кругом. Из угла к столу казаков подошел человек. Всклокоченные волосы закрывали лоб, жалкая улыбка искривила губы, на плечах едва держалась рваная рубаха. Штаны подвязаны веревкой. Босой, переступал с ноги на ногу, точно пол горел под ступнями. Осмелев, еще ближе подступил к столу, и все, кто сидел на скамьях, как-то сразу обратили на него внимание.
- Поглядите, казаки, поглядите на меня, - голос человека, хриплый и глухой, бился о низкий потолок шинка. - Поглядите, рыцари: каков я есть? Что со мной сделали паны?
Он спокойно поднял рубаху, обнажил грудь. Казаки увидели две буквы, выжженные у него на груди.
- X. П. - громко прочитал Мартын Терновый.
- Хлоп поганый - вот что это означает.
- Где это тебя, человече? - спросил Неживой.
- На гуте*, в Межигорье. За то, что голос подняли против панов. Они нам вот что... - он ударил себя ладонью в грудь и закашлялся.
_______________
* Г у т а - стекольный завод.
Мартын налил ему горелки.
- Не могу, казак, печет, все выгорело, все нутро выдул вот на такие фляжки да на цацки для панов. Они это в заморские края везут, а мне огнем по груди: <хлоп поганый>. Вы тут о народе печалитесь, так я - народ, казаки. Я утек, а меня державцы по гетманскому универсалу могут назад воротить и пятьдесят киев дадут в спину, пятьдесят киев... Саблю бы мне твою, казак, да силу твою...
Мартын вздрогнул:
- Думаешь, мне не нужна?
- Я ничего не думаю, я только говорю - саблю бы мне.
Хлопнула дверь. Через порог переступили двое казаков в синих кунтушах, в серых, заломленных набекрень шапках.
- Дозорцы, - прошептал человек в лохмотьях.
- Садись сюда, - Неживой посадил его между собой и кузнецом. - Сиди, не бойся.
Дозорцы подошли к прилавку. Шинкарь, низко кланяясь, поднес им по чарке.
- А что, у тебя все как надо? - спросил усатый толстый дозорец, выпив водку и оглядывая корчму.
- Как полагается, вельможный пан.
- Да какой я тебе пан? Может, лазутчиков прячешь, может, королевские собаки тут шляются?
- Все свои тут, это я тебе говорю, - отозвался из-за стола Неживой.
- А кто ты таков, что так говоришь?
- Я Иван Неживой. Узнал, дозорец?
- Теперь узнал. Пошли, - обратился он к товарищу, - тут нечего делать.
Еще раз оглядев корчму, дозорцы вышли, хлопнув дверью.
- Видал? - спросил кузнец. - Слыхал? Дозорцы. А вы бы лучше в поле да лучше бы на панов сабли подымали...
- Э, Максим, и это дело нужное, - успокоил кузнеца Неживой. - Как звать тебя, человече? - обратился он к беглому стеклодуву. - Да ты не бойся, говори.
- Иван Невкрытый.
- Ну вот, Иван, будь ты здоровее, взял бы я тебя в казаки, записал бы в свою сотню, а так что за воин из тебя - кожа да кости...
- Дай отлежаться, я тебе с гуты еще двести воинов приведу, таких, что не нахвалишься. Да дай мне до Хмеля добраться, я ему всю правду в глаза... а то ему полковники брехней взор затуманили, его именем универсалы рассылают. Ты скажи мне, казак, как мне к гетману Хмелю попасть?
Неживой молчал.
- Или, может, дороги к нему чертополохом позарастали?
- Хмель, Хмель... - задумчиво отозвался, точно про себя, Неживой. Что у тебя в голове, гетман?
...И казалось Ивану Неживому, что он знает, какие мысли в голове у гетмана. <Теперь, после поражения под Берестечком, когда уже хорошо видно, чью руку держит хан Ислам-Гирей, который подло предал казацкое войско, порвал договор, насмеялся над казаками, да и самого гетмана обесславил, теперь, - думал Иван Неживой, - гетман понимает, что одна надежда его посполитые, бездомные и голодные, кинутые на произвол судьбы>.
Вспомнилось Неживому, как год назад запел он песню про Байду на пиру, который устроил гетман в честь Осман-аги. Разве не гетман велел ему петь дальше? А Выговский рукой махал: остановись, мол, что делаешь, вражий сын?.. Ведь это гетман приказал: <Пой, Иван Неживой, пой!>
<...Полковники. А что полковники? - Неживой говорил сам с собой, не обращая внимания на то, что делалось кругом. - Полковникам свое разбогатели, все луга да леса себе прирезывают. Над посполитыми, как шляхта, лютуют>. Мелькнула мысль - бросить все и податься на Дон. Можно было и так поступить, - но принесет ли это утешение, облегчит ли измученное сердце?.. Поговорить бы с Хмелем глаз на глаз, без всех этих Выговских да Капуст.
Сразу сердце обожгло другое: а как гетману одному с таким великим делом управиться? Татары, турки, король с королятами, семиградский князь, немцы, шведы. Нет, сначала их, сначала их, а уж потом...
Неживой и не заметил, как заговорил вслух.
- Что потом? - спросил Мартын. - Что потом, батько?
- А потом, - продолжал Неживой, набивая табаком люльку, - потом, когда с ними управимся, тогда и своим панкам скажем: видели, как мы татарам да шляхте руки скрутили, видели?
- Пока солнце выйдет, роса очи выест, - отозвался Иван Невкрытый.
- Слабый дух у тебя, вижу, - укорил Недригайло.
- Был у меня дух, да весь выдул на фляжки да на цацки, - пошутил тот.
- Постойте, люди... - Неживой попыхивал длинной обкуренной трубкой, еще не умерла правда на свете, есть еще у нас сабли острые да мушкеты добрые, и кони у нас борзые, и глаз зоркий. Так чего ж понурились, чего затужили? Гей, шинкарь, где ж твоя горелка?