- О, это большое дело, святой отец!
- Но представьте себе, сын мой, что на его попытку примирить Хмельницкого с королем схизматик Хмель ответил ему: <Твое дело - молиться, мое - мирские дела вершить, так вот молись и о мирских делах не заботься>.
- Ах, схизматик, пся крев, ему-таки нельзя отказать в нахальстве!..
- В разуме, пан Тикоцинский, в разуме! Наша общая ошибка, что мы видим в нем только нахальство. Тем-то он и опасен, что умен. Возьмите во внимание - он не один действует, а всех хлопов поднял, в случае войны вся Украина станет под его знамена.
- Теперь не станет, святой отец! - с жаром воскликнул Тикоцинский. Теперь, когда так удачно распределены кварцяные войска, иное дело. Едва только наш король выдаст указ о посполитом рушении и коронный гетман ударит на Хмеля с запада, мы всадим ему нож в спину, мы это сделаем как следует. Верьте мне, пан отец!
- Но это надо сделать, пока он не объединился с московитами, сделать как можно скорее и хорошо подготовиться к этому, - заметил Бжозовский. Сам святой папа заинтересован в том, чтобы ускорить конец Хмельницкого и всей его голытьбы.
Еще долго наставлял ксендз Тикоцинского, и полковнику казалось, что святой отец слишком уж преувеличивает опасности. Он уже не с таким интересом слушал сентенции ксендза. Чтобы перевести разговор на другое, рассказал о Гармаше. Ксендз одобрил решение.
- Надо найти общий язык с зажиточными хлопами. От этого многое зависит. Но там, на гуте, тоже надо сохранять осторожность. Порою лев должен походить на ягненка, - ксендз впервые за весь вечер улыбнулся, чтобы потом неожиданно показать свои когти... Кстати, и в Киеве надо вам укреплять свои позиции, пан полковник. Войт человек рассудительный...
- О, я с ним уже столковался, он очень недоволен казаками... и Мужиловским.
- Этого Мужиловского хорошо бы приручить.
- Невозможно, пан отец. - Тикоцинский пригубил бокал, вино было терпкое и щипало язык. - Венгерские вина, пан отец, по-моему, наилучшие.
Ксендз удивленно поглядел на Тикоцинского. И такому легкомысленному шляхтичу коронный гетман поручает важные дела? А тот, догадавшись, что упоминание о вине было неуместно, смешался. Поспешно сказал:
- Покорно прошу напомнить коронному гетману, дабы ускорил присылку сюда немецких рейтар. Хорошо бы, если бы до первого снега они уже были здесь.
Ксендз кивнул головой.
- Вы о Мужиловском подумайте, сын мой! Человек просвещенный, имеет знакомства при императорском дворе, люто ненавидит нас, и Хмельницкий весьма его уважает. Он у него первый дипломат. Ездил в прошлом году в Москву. От него многое узнать можно.
- Пробовал, - развел руками Тикоцинский. - Больше молчит. Скажет за час одно слово - и то хорошо.
- Пытайтесь, сын мой, весьма советую приложить все усилия. Это было бы великое дело.
- Может быть, через Выговского попытаться склонить этого отъявленного схизматика?
- Напрасная будет попытка, сын мой. Выговский с ним, как два медведя в одной берлоге. К тому же генеральный писарь теперь на подозрении у Хмельницкого. Лучше его под удар не ставить, он еще нам пригодится.
...Ночь зажгла в темном небе зеленоватые огни звезд. Сырой туман полз от Днепра. Подол, повитый мглой, колыхался, как марево.
На Печерске, в палатах митрополита Сильвестра Коссова, окна были ярко освещены. У митрополита был в гостях Силуян Мужиловский. Коссов, одетый в широкую черную рясу, ходил по горнице, говорил взволнованно и много.
Наклонившись над столом, Силуян Мужиловский молча слушал.
- Бог свидетель моему искреннему отношению к гетману, - говорил митрополит. - Я дал ему мое благословение, когда он начал великое дело во имя веры. А что с ним теперь сталось? Не пойму! От встречи со мной уклоняется. Посполитые обиды чинят мне. На митрополичьих землях универсалам гетмана не подчиняются... Более того, стало ведомо мне от одного гетманского державца (<Уж не от Выговского ли?> - подумал Мужиловский), что гетманом говорено: <Универсалы пишу для виду, а перышки у Коссова пощипайте>. Богомерзкие слова! Неужели мог такое сказать гетман?
Коссов поглядывал на Мужиловского. Ожидал - быть может, от него услышит о замыслах Хмельницкого.
- Не верю, чтобы гетман мог придать значение всяческим сплетням (<Выходит, ты все-таки задумал что-то>, - усмехнулся про себя гость). Но как дальше жить? Шляхта, как поток, снова заполонила Киев. Гетман в Москву посольство шлет, а со мною, митрополитом, не советуется. Послал ему письмо, так вот что он отписал, гляди.
Митрополит подошел к шкафу, взял с полки сверток пергамента, развернул, ткнул пальцем.
- Видишь, что написано? Читай вслух. И не стыдно ему?
- <Грамоту твою, - читал неторопливо Мужиловский, - тебе возвращаю, ибо именуешь меня, митрополит, недостойно моего сана. А надлежит тебе именовать меня: <земли нашей отец и повелитель>.
- Да, рука гетмана, - подтвердил Мужиловский.
- Его, а то чья ж? Не Выговский писал!
Может быть, когда-нибудь, в другое время, Мужиловский посочувствовал бы митрополиту. Но теперь нет. Он будет молчать и слушать. И когда митрополит снова заговорил о московских делах, Мужиловский понял, куда он клонит.
- Должен ведь гетман меня, владыку церкви православной, спросить? Должен?
Полковник от ответа уклонился. Коссов грустно покачал головой. Неизвестно для чего, сказал:
- Я Могилянской печатне приказал начать печатать жизнеописание гетмана и его благословенных походов за веру, а он... бог видит правду. Бог свое слово скажет...
Мужиловский наклонил голову в знак согласия.
Так и не вышло толку из этой беседы. Митрополит понял: от Мужиловского он ничего не добьется.
Полковник возвращался домой в карете. Конная стража скакала по бокам. В последнее время без стражи Мужиловский не ездил. От жолнеров Тикоцинского всего ожидай.
В мыслях его был Коссов. Как это он сказал? <Не Выговский писал>.
- Не Выговский писал, - громко повторил Мужиловский.
Джура, дремавший напротив, проснулся:
- Чего изволите, пан полковник?
...Силуян Андреевич Мужиловский был человек уравновешенный и дальновидный. Таким знала его вся старшина, и, может быть, именно за эти качества уважал его гетман.
Не чувствуя большой склонности к воинскому делу и убедившись, что настоящим полем его славы должна быть дипломатия, тем более, что на этой почве он уже достиг известных успехов, Силуян Мужиловский еще в начале 1649 года упросил гетмана освободить его от военных полковницких обязанностей. Тот охотно согласился. В знак особого уважения к Мужиловскому гетман оставил за ним звание полковника реестрового войска. Это уважение, которое Хмельницкий не раз подчеркивал, было вполне заслужено умным и талантливым дипломатом.
Мужиловский в своей деятельности придерживался того правила, что лучше иметь поменьше друзей и лучше молчать и слушать, чем говорить. Пожалуй, один только начальник тайной канцелярии гетмана, Лаврин Капуста, пользовался доверием дипломата. Многие близкие к гетману лица именно за эту сдержанность не любили Мужиловского, считая его заносчивым и высокомерным. Но он бесстрастно принимал как хорошее, так и плохое отношение к себе.
События последних месяцев очень опечалили дипломата. И верно, было от чего поддаться тревогам. Теперь, после битвы под Берестечком, после Белоцерковского перемирия (именно перемирия, а не мира, - Мужиловский всегда подчеркивал это, к неудовольствию генерального писаря), настала наиболее сложная и наиболее опасная пора.
Гетман должен был сейчас вести исключительно тонкую и умную политику. Надо было суметь расставить свои силы так, чтобы вскоре еще раз подняться с оружием против короля и окончательно выйти из-под протектората Речи Посполитой. Иначе панская интервенция угрожала самому существованию народа.
Спасение для Украины Силуян Мужиловский видел в одном: в присоединении ее к Московскому царству.
В этом он совершенно сходился с гетманом. Не раз в последние дни пребывания Мужиловского в Субботове они с глазу на глаз обсуждали это дело.
Тогда, откинув все недомолвки, Силуян Мужиловский сказал гетману прямо: нужно, чтобы царь прежде всего обещал неприкосновенность имущества и положения казацкой старшины, даровал ей права на наследственное владение маетностями и доходами с них.