Лицо у ключницы становится печальным, она шевелит губами.
- ...Потом дотянулась, сорвала, а на место ромашки - злотый...
- Прибыток получите, пани, прибыток. Сначала, что дотянуться не могли - это худо, и ромашка - худо. Недруги, злой наговор. А то, что, сорвавши, увидали золото на ладони, значит корысть получите великую.
Пани полковникова слушала ключницу.
- Прибыток, корысть - это хорошо. Лишь бы не война. Но, видать, быть-таки войне, ведь вчера вечером Михась говорил: <Ты, серденько, готовься, скоро прощаться будем, надолго ли, не знаю, но уж такие дела...>
Ключница сыплет горохом слов, но пани полковникова не слушает уже, мысли обращены на другое... Неохотно она подымается с постели.
...Полковник Громыка уже собрался выходить. Джура сбегал за саблею, подал полковнику, кланяясь, доложил:
- В сенях казак какой-то просится до вас, пан полковник. Есаул изволили передать.
Громыка положил саблю на кресло, подкрутил усы. Казак, какого беса ему еще надо? А может, гонец? А, чтоб ей, этой вседневной заботе!
- Живей давай его сюда.
...Нечипор Галайда стоял перед своим бывшим полковником. Держал шапку в руке.
- Челом бью, пан полковник!
- Челом, челом и тебе, казак. Что скажешь?
Оглядел острым взглядом всклокоченную чуприну, желтое лицо, лихорадочный блеск глаз, потертую свитку, сбитые сапоги.
- Что скажешь, казак?
Да какой это, до беса, казак? Хлоп какой-то. Уже грознее и нетерпеливее крикнул:
- Что тебе?
- Повидаться пришел, пан полковник.
- Только и думки было - с тобой встретиться, - насмешливо сказал Громыка.
Но Галайда не обиделся:
- Не узнаете?
Полковник даже повеселел.
- Что-то не припомню, где это мы с тобою вместе пировали?
- Пировать - того, правда, не было, а воевали вместе - это было, пан полковник.
Громыка нахмурился. Заложил руки за спину, спросил:
- В реестре?
- Нет.
- Как сюда попал?
- Отцовщина моя тут.
Гнев сдавил сердце, но Галайда сдерживал себя и говорил тихо, только крепче сжимал шапку в руке.
- Как звать?
- Галайда. Казак третьей сотни...
Он ждал - теперь Громыка вспомнит. Всплывет в памяти августовский день, поле битвы под Зборовом, гром пушек и он, Галайда, точно из-под земли вынырнув, заслоняет полковника своей грудью от вражеской пули... Но на лице полковника суровое презрение и нетерпение. И глухая обида наполняет сердце Нечипора Галайды. Громыка молчит, и Нечипор уже знает: ни за что на свете не напомнит он полковнику об этом дне.
- Чего хочешь от меня?
- Корову у родителей моих в поволовщину забрали, - глухим голосом говорит Галайда, - прикажите воротить...
- Вот что! Так не ко мне обращайся, к управителю...
- Я вас прошу, добром прошу...
- Ты что? Придержи язык! Прикажу на конюшне палками угостить... Пошел отсюда!
Громыка сделал шаг к Нечипору и гневно повторил:
- Вон!
- Под Зборовом вы иначе говорили со мной, пан полковник... - У Галайды дергались губы, сорвался голос. - Под Берестечком к своему столу кликали. Теперь палками грозите... Рано в паны вышли, пан Громыка...
Полковник рванул из-за спины руку и ударил Нечипора по щеке.
- Ах ты, сволочь, бродяга! Есаул! Казаки!
Джуру как ветром вымело. У Нечипора в глазах потемнело. Пошатнувшись от пощечины, он увидел полковничью саблю на кресле, и все дальнейшее произошло молниеносно. Когда есаул и Приступа вбежали в покои, Громыка навзничь лежал на ковре, с перерубленным горлом, а Галайда стоял над ним с саблей в руке.
9
В посольском приказе в Кремле посол гетмана Хмельницкого, полковник Иван Искра, говорил:
- Изнываем в великих тяготах, панове бояре, войско королевское села палит, всех, кто замечен в непослушании шляхте, сажают на кол. Только в феврале месяце на Подолии сожжено двенадцать сел. Ведомо вам - сейм в Варшаве не утвердил Белоцерковского трактата. Сие означает - скоро новое посполитое рушение. С крымским ханом король ведет переговоры. Подговаривает его сообща ударить на нас, чтобы гетмана с войском толкнуть против Москвы. Пусть братская кровь льется, вот чего хотят...
- Не беспокойся, посол, - ближний боярин Василий Васильевич Бутурлин чинно разгладил окладистую черную бороду. - Туркам выгодно, чтобы у Речи Посполитой руки были связаны, пока султан с Венециею воюет...
- Сие неоспоримо. Но живем в непрестанной тревоге. Единая надежда ваша помога. Гетман дозволения просит послать посольство к вам, хочет просить царя принять под свою высокую руку войско наше со всеми селами и городами... - Искра, как подобает, помолчал минуту-две, потом продолжал: Король дозволил татарам в счет дани брать ясырь в южных землях наших. Перекопский мурза больше шести тысяч жен и детей в ясырь забрал... Православных на галерах теперь, как звезд в небе... Изнываем в тяготах, панове бояре. Одна ваша помощь может спасти. Еще гетман велел сказать: весной должен начать поход, дабы предупредить войну. Есть вести, что польный гетман Мартин Калиновский с отборным войском движется на нас. Гетман Хмельницкий челом бьет, чтобы в том разе, если фортуна от нас отшатнется, дозволить ему со всем войском отойти в земли царства Московского, а только королю и панам ляхам не поддаваться.
Бояре - Бутурлин, Морозов, Милославский, князь Прозоровский, дьяки Алмаз Иванов и Григорий Лопухин - внимательно слушали Ивана Искру.
- Сами, панове бояре, видите, народ наш одного желает - быть с русским народом воедино. Сами видите, в каком большом числе идут в вашу землю. Поляновский договор...
Бутурлин только шевельнул плечом. Возразил:
- Поляновский договор - дело не вечное!
Иван Искра, сплетя пальцы рук, перегнулся через стол.
- Униаты силою заставляют людей ходить в свои церкви. Нами перехвачена грамота от кардинала-примаса униатскому епископу Климашинскому. Писано в грамоте: дескать, в каждой проповеди надо оскорбительно о православии говорить, и православные обряды языческими в том письме названы. Вот-вот дождемся, что на кострах начнут жечь наших попов... В Дубне из православного собора икону с ликом спасителя выбросили на мусор...
Искра перевел дыхание, заговорил спокойнее:
- Просит гетман оказать ему сейчас помощь, продать пушек тяжелых двадцать, да легких пушек числом тоже двадцать, мушкетов тысячу и гульденок двести. Могу ли быть в надежде?
- Будь в надежде, полковник, - Бутурлин кивнул головой. - Дело неотложное, скоро решим. Великому царю о просьбе гетмана будет сказано.
...В тот день велено было быть у царя Алексея Михайловича в Преображенском дворце стрелецкому воеводе Артамону Матвееву да ближним боярам - Бутурлину, Милославскому и Морозову.
Дьяк Алмаз Иванов, затаив дыхание, наклонив голову на правое плечо, записал:
<С пушечного двора боярина Морозова дать гетману Хмельницкому Богдану пушек числом двадцать да легких пушек числом двадцать тож. Брянскому воеводе князю Мещерскому и путивльскому воеводе Хилкову - дать мушкетов девятьсот, какие в их оружейнях для нового набора стрелецкого числятся>.
Что затем было говорено, дьяк не записывал. Приговорили: посольство от гетмана Хмельницкого в Москву может прибыть, царь с ним говорить будет.
Про замышленный гетманом поход на Молдавию, приговорили: в сие дело не вмешиваться, а ежели король обратится, тогда и обсудить. Хмельницкому совет дали договора с крымским ханом на вечную дружбу не заключать, от турок держаться в стороне. Послам царя в Варшаве настаивать перед королем - дабы зла казакам не чинил, а соблюдал Зборовский договор. На все требования королевских послов оказать помощь Речи Посполитой, двинуть стрелецкие полки против гетмана Хмельницкого, отвечать: <Того не можем>. Поляновским договором предусмотрена помощь в случае нападения врага из чужих краев, а тут война домашняя, - ведь и сам канцлер пан Лещинский о событиях на Украине писал, что сие есть <беллюм цивиле>.
Из-за всех этих решений возникало одно: Поляновскому договору конец. Да теперь уж никто из бояр иначе и не мыслил. Шла речь только: когда именно? А спешить в таком деле не следовало.