Конец договора означал объявление войны. Можно и нужно было ожидать создания новых союзов.
Боярин Морозов был прав. Речь Посполитая уже сейчас нащупывала пути к заключению военного договора с Крымом, вела переговоры в Стокгольме с шведскою королевою Христиной, да и папа Римский не замедлил вмешаться. Принятие Хмельницкого с войском и со всем народом под высокую цареву руку будет первым и решительным шагом, который положит конец Поляновскому миру и начало войне. К такой войне надо было притти не с голыми руками. Два десятка стрелецких полков дела не решали. Тут шла речь уже не о мелких военных стычках, а о великих баталиях, в которых придется рисковать судьбою Московского царства. Шла речь о войне с державою, на помощь которой придет немало сил.
Царь Алексей Михайлович, выслушав бояр, сказал:
- Гибнуть народу, родному нам по вере и крови, не дадим.
Ближние бояре поняли: быть войне.
Что ж касается просьбы гетмана о дозволении казакам селиться на русских землях, было приговорено:
<Московская держава богата великими и обширными землями, есть где в ней селиться, и если снова казаки угнетены будут поляками, его царское величество дозволяет им перейти на речки Дон и Медведицу, в места просторные и пригожие, а если селиться войску в иных местах кучно, вблизи рубежей, то будут нежелательные стычки и наезды>.
Иван Искра имел еще две приватных беседы с боярином Василием Васильевичем Бутурлиным и, долго не задерживаясь в Москве, выехал в конце марта в Чигирин.
10
Удивительное единодушие проявили на этот раз Выговский, Капуста и Мужиловский. Во всяком другом деле каждый твердо держался своего, а тут все в один голос:
- Казнить смертью.
Гетман не спешил. Послать человека на виселицу - вещь нехитрая. Сказать по правде, в глубине души и он был того же мнения, что и старшина. Но особое внутреннее чувство, к которому он прислушивался и которым редко пренебрегал, подсказывало: <Не спеши>. Правда, человеку, который поднял руку на полковника его войска и причинил ему смерть, была одна дорога - на кол. Будь это на месяц-два раньше, гетман ни минуты не колебался бы. Но теперь, после многочисленных универсалов про послушенство, после раскрытия заговора среди старшины и крутых мер, какие он принял, вопреки предостережениям многих из его сотоварищей, теперь, накануне важных событий, он должен был проявить всю осторожность. Речь шла о казаке, да еще о таком, которого знали в полку. Следовало хорошо подумать.
- Помысли, Богдан, какой поступок, - настаивал Выговский, - руку поднял на Громыку. Да чего тут толковать: на кол - и конец! Распустились, собачьи головы! На каждого из старшины нож за голенищем держат. Казнить его прилюдно, чтобы все казачество знало, как таких злоумышленников карают.
Мужиловский и Капуста одобрительно закивали:
- Непременно так поступить.
- Написать универсал, чтобы все казаки знали!..
Гетман молчал. Казалось бы, о чем толковать? Так полагали полковники. Но не так думал Хмельницкий.
...С той минуты, когда Васько Приступа и есаул схватили Нечипора за руки, скрутили их за спиной, хотя он и не сопротивлялся, прошло не много времени.
Связанного Нечипора спешно доставили в чигиринский замок, на суд и расправу к Лаврину Капусте. Есаул Кравец знал, как поступить. Оставить Нечипора в Репках было бы небезопасно. Кто знает, как на это посмотрит и поспольство, и казаки. Нашлись такие, которые вместе с Галайдою были и под Зборовом, и под Берестечком. Рассказывали, как когда-то Нечипор спас полковника от смерти, как ходил за языками, как саблею рубил врагов, так, что пыль столбом... А теперь вишь до чего недоля да обида довели. Джура всюду разболтал: <Полковник кричали, ударили казака по лицу...> Он своею грудью его от пули заслоняет, а тот в благодарность кулаком по роже!.. Видали! Куда годится? Есаул понимал, чем грозят такие речи. Не мешкал. В тот же день Нечипора, связанного по рукам и ногам, кинули в телегу, накрыли рядном, и под охраною десятка верных казаков отправили в Чигирин.
Лежа на холодных сырых камнях в подвале чигиринского замка, Нечипор припоминал до мелочей тот роковой день. Нет, не с плохим намерением шел он к Громыке... Но разве поверят, что только оскорбление, нанесенное ему полковником, вызвало этот неистовый порыв, что страшная злоба мгновенно залила сердце и едкою желчью ослепила взор? Кроме сабли, он тогда ничего уже не видел. Выхватив ее из ножен, понял, что это единственный миг, когда можно отплатить за все: за мучения на гуте, за дикую расправу жолнеров, за обездоленных родителей, за несбывшиеся надежды...
Темно и холодно в каменном мешке. Ни солнечного луча, ни живого слова. Вспомнил - тут, в Чигирине, старый приятель, Терновый Мартын. Как бы ему весточку о себе подать? Но дозорцы за окованными железом дверьми злые, как бешеные псы. Один ответ - кулаком под ребра.
Нечипор знал: дорога теперь ему - только на виселицу... Была в сердце великая скорбь. Как там родители, Мария? Но они были далеко, и не оставалось уже никакой надежды увидать их. Теперь он знал - спасения не будет. Недаром сам полковник Капуста допрашивал его. Дивное дело! Неужели он надеялся на спасение? Тогда надо было не даваться есаулу и Приступе... Но у него и мысли такой не было. От кого и куда должен был бежать? Кто дал право Громыке ударить его? За что?
Снова гнев наполняет сердце Нечипора. Разбить бы кулаками эти двери, вырваться на волю, туда, к своим побратимам, сказать всем про муки, про боль, напомнить прежние обещания старшины и гетмана... Разве затем бился под Корсунем, рубился под Зборовом, не колеблясь, кинулся под пулю, защищая Громыку, чтобы гнить в убожестве, чтобы мать и отец в нищете мучились, чтобы любимая девушка отрабатывала панщину, чтобы вместо Киселя сидел в Репках Громыка?
Нечипор не знал, что сто казаков из Белоцерковского полка челом били гетману, просили уважить прежние заслуги Галайды и взять во внимание то, по какой причине он поднял оружие на полковника.
...Посреди ночи Галайду, дремавшего на гнилой соломе, разбудили дозорцы. Нечипор увидал лица казаков, озаренные пламенем факелов, и сердце упало. Он переступил порог своего страшного жилища, думая, что ему предстоит уже последний путь. На дворе пошатнулся, вдохнув свежий воздух, темное синее небо показалось ему солнечно-светлым, и стало несказанно жаль себя, так, как никогда еще себя не жалел. Нечипора втолкнули в повозку, двое верховых стали позади, караульный отпер ворота, и повозка покатилась. Один из казаков поровнялся с повозкой, наклонился к Нечипору:
- К гетману везем тебя. Улыбнулась тебе доля. Ты в ноги пади, вымоли себе жизнь...
...Нечипор Галайда, очутившись с глазу на глаз с гетманом, в ноги не упал.
Прислонившись спиною к стене, он закрыл глаза и стоял так несколько минут, ожидая, пока утихнет страшный шум в голове. Нечипор ждал всего, но не мог и думать, что встретится с гетманом. Открыл глаза, увидел: прямо перед ним стоял гетман, заложив руки за пояс кунтуша, и, слегка наклонив голову, пристально разглядывал Нечипора.
- Вот ты какой! - услыхал Нечипор густой, зычный голос. - А я думал страшнее.
Повернулся спиной к Нечипору, прошел в другой конец светлицы, к столу, поставил по правую руку от себя пятисвечник, сел.
- Подойди ближе, сядь вон там, - он указал рукой, прикрыв глаза от света краем ладони.
Нечипор послушно оторвался от стены, сел у края стола на скамью. Гетман молча разглядывал Нечипора. Сверлил пытливым взглядом из-под седых бровей.
- Это ты под Берестечком в табор Богуна через вражеские окопы пробрался?
У Нечипора защекотало в горле. Одними губами, беззвучно выговорил:
- Я, гетман.
- Помню, хорошую службу сослужил войску... Женатый?
- Нет, гетман...
- Выпей, - гетман налил кубок и протянул Нечипору, - мед добрый, субботовский, пей...
Нечипор несмело взял дрожащими пальцами кубок. Какая-то надежда теплою волною шевельнулась в груди.
- Пей, пей, - сказал Хмельницкий, налил себе, поднял кубок и выпил одним духом. Поставил, вытер платком усы, покачал головой: - Зачем бороду отпустил?
<Смеется>, - недобро подумал Нечипор.
Тихо ответил:
- В тюрьме не бреются, пан гетман.