- А ты живи так, чтобы в тюрьму не попадать. Разве казаку место в тюрьме? Казак в седле должен быть, посреди степи, чтобы путь стлался перед ним далекий, чтобы конь копытом землю пробовал, чтобы ветер в лицо крылами бил. А ты какой казак? Ты теперь не казак...
- Я не в реестре, - сказал Нечипор, отодвигая кубок, - мне счастье не улыбнулось, гетман...
- Ты не один, Галайда, паны сенаторы в Варшаве на сейме снова приговорили, чтобы реестр был только в шесть тысяч. А казаков сколько?
То, что гетман до сих пор ни словом не обмолвился про Громыку, наполняло сердце Нечипора дурным предчувствием. Хмельницкий продолжал:
- Снова быть войне, Нечипор Галайда. Или, может, думаешь, лучше панам покориться? Они уже и гетмана нового нашли, сотника Забузского, может, слыхал? Так как же ты, Галайда?
- Мне все равно, гетман, мне одна дорога...
- Куда ж твоя дорога пролегла, Галайда?
В глазах Нечипора запрыгал потолок, заколыхался стол, гетман отплыл куда-то далеко в угол, потом приплыл снова на то место, где был. Галайда зажмурился.
- Моя дорога, видать, - на виселицу, гетман...
Так он сам начал разговор, невмоготу было уже.
- Сам выбрал себе ту дорогу, казак, - сурово проговорил гетман.
Охваченный отчаянием, Нечипор вскочил на ноги. Ударил себя кулаком в грудь...
Хмельницкий прищурил глаз, откинулся на спинку кресла, процедил:
- Что, может, и на меня с ножом?
Нечипора эти слова пригвоздили к месту. Упал головой на стол, потом заставил себя подняться. Показал Хмельницкому багровое пятно на виске.
- Он ударил меня, ударил, обесчестил. Я грудью от смерти его закрыл... Под Зборовом...
- Знаю! - Гетман хлопнул ладонью по столу, как бы приказывая Нечипору молчать.
- Знаю, Галайда. Но кто тебе дал право подымать руку на полковника?
Нечипор молчал.
- Поступил Громыка негоже, должен мне челом бить! Есть на всех суд и расправа. Все должно делаться по закону... Знаешь ли ты, что паны только о том и мечтают, чтобы раздор и смуту посеять в нашем войске? Ты что ж, им на помощь стал?
- Гетман, - хрипло проговорил Галайда, - взгляни, гетман, что вокруг тебя творится. Ты пойди сам по селам, послушай, о чем народ толкует, погляди, сколько полковников твоих плохому научились у панов...
Все, что думал в эти дни, все, что испытал злого и страшного, про ту ночь на гуте, про расправу Гармаша и Тикоцинского, про сестру Килыну, про нищету отца и матери, про свои надежды несбывшиеся - обо всем горе и обидах сказал Нечипор.
- Все тебе поведал, гетман. Можешь посылать меня на виселицу или на кол, выбирай сам, какой смерти достоин я.
Голос Галайды прозвучал твердо, и Хмельницкий, глянув на него исподлобья, вдруг сказал:
- Нет, ни виселицы, ни кола тебе не выберу, хоть и заработал ты одно из двух. Волю даю тебе, Нечипор Галайда, сам выбирай себе дальше дорогу...
Хмельницкий хлопнул в ладоши. Нечипор Галайда, широко раскрыв глаза, глядел на гетмана. Джуре, появившемуся в дверях, Хмельницкий приказал:
- Скажи есаулу - одеть казака Галайду, дать саблю, коня...
Джура скрылся за дверью. Нечипор, не сводя глаз с гетмана, прижал руку к сердцу:
- Дай еще послужить тебе, гетман... дозволь!..
- Не мне служи, казак, вот ей служи честно, - Хмельницкий, сверкнув глазами, указал рукой на окно, за которым синела весенняя ночь, - ей служи честно, отчизне нашей. Она теперь в муках великих. Терзают ее иезуит и шляхтич, и татарин, и турок, уния моровою язвою ползет. Иди в свой полк, казак Галайда, скоро быть битве. Там, на поле битвы, с саблею в руке, покажи свою силу...
...В гетманском универсале, объявленном в Белоцерковском полку, говорилось, что бывший казак этого полка Нечипор Галайда из села Белые Репки убил насмерть полковника Михайла Громыку и за этот злоумышленный поступок генеральным судьей приговорен к казни через повешение. Но понеже оный Галайда под Зборовом спас в бою жизнь полковнику Громыке, а под Берестечком добыл отвагою своею великую заслугу перед войском, гетман Богдан Хмельницкий приговор генерального судьи отменяет и дозволяет Нечипору Галайде быть дальше в полку, дабы на поле битвы искупить свой грех.
Казаки, выслушав гетманский универсал, говорили:
- Хмель за нас горою стоит...
- Хмель не даст казацкие вольности затоптать...
- Громыка запанствовал, вот и пал от руки казака... Где ж такое слыхано, чтобы у казака поволовщину брать?..
Об этих речах Капуста доложил гетману. Хмельницкий ничего не сказал на то, лишь загадочно улыбнулся. А что было говорить? Разве он и раньше не знал, что именно так будет? Полковники советовали: <Надо так сделать, чтобы все казачество знало...> Что ж, он сделал.
И правда, двух недель не прошло, как о гетманском универсале знали далеко за пределами Белоцерковского полка.
Случай с Галайдой снова подтверждал, как крепко держит он, Хмельницкий, сторону казачества, не дает никому поблажки, хотя бы и полковнику, и снова казаки говорили: <Единая наша надежда - гетман Хмель>.
Теперь Иван Выговский понял, почему Хмельницкий не соглашался на все уговоры казнить Галайду.
Трудное время переживал генеральный писарь. Больше чем когда-либо ему надо было беречься, хотя самый опасный для него человек - Малюга уничтожен. Выговского бесило, что его отстранили от переговоров с Москвой и доверяли теперь только второстепенные дела. Писарь прилагал все усилия, стараясь убедить московского посла Зеркальникова в том, что Хмельницкому верить нельзя, что Хмельницкий держит руку султана и замышляет вкупе с ним и с ханом всякие злые дела против царя...
Еще в Белой Церкви, во время переговоров о мире, Выговскому удалось о многом договориться с коронным гетманом Потоцким. Но Потоцкого вскоре унесла смерть. Это событие несколько спутало расчеты генерального писаря. Снова ему приходилось выжидать. Недавний приезд из Москвы Ивана Искры и его долгие беседы наедине с Хмельницким заставили Выговского забеспокоиться. Надо было крепче держаться на своем месте. После расстрела Гладкого Выговский понял: гетман ни перед чем не остановится.
Генеральный писарь всячески старался подчеркнуть свое умение. Действуя неспеша и настойчиво, он постепенно прибрал к своим рукам дела, касающиеся молдавского господаря. Тут, помимо воли гетмана, получилось так, что Выговский стал его первым советчиком.
Зная слабое место гетманича Тимофея, Выговский говорил ему:
- Что ж, господарь Лупул смеется над нами? В прошлом году обещал выдать за тебя Домну-Розанду, да на том и успокоился...
Тимофей, насупив брови, недобро поглядывал на генерального писаря, но это не могло остановить Выговского.
- Саблей бы заставить его держать слово.
Предстоящий поход Тимофея на Молдавию, благодаря стараниям Выговского, не был тайною ни для Лупула, ни для канцлера Речи Посполитой. И Варшава воспользовалась полученными сведениями. Три корпуса кварцяного войска, вооруженные с ног до головы, имея при себе большое число пушек, вышли на правый берег Днепра, по приказу короля повернули на юг и двинулись к Батогу.
Но генеральный писарь готов был пальцы кусать себе, когда узнал, что вместо Тимофея четыре лучших полка поведет на Батог, навстречу войску Калиновского, сам гетман. Изменить что-нибудь в этом было уже поздно, да Выговский и не в силах был.
В заранее намеченном порядке шли в начале мая гетманские полки по Каменецкому шляху. Чигиринский, под бунчуком гетмана, и Белоцерковский были в авангарде. Следом двигалась артиллерия под началом Коробки, за пушками, на телегах, по всему окоему тянулся пехотный Переяславский полк, а за ним - арьергардный - Черкасский. Корсунский полк во главе с Иваном Золотаренком выступил на несколько дней раньше, взяв путь на север от Батога, чтобы выйти Калиновскому в тыл.
Мягко стлалась под майским ветром трава. Высоко плыла над конниками небесная лазурь. Снова шумел степной шлях. В придорожных селах били в набат.
...Хмельницкий едва сдерживал своего аргамака. Конь ржал и, мелко перебирая ногами, взбивал на шляху легкое облачко пыли. Рядом с гетманом Носач, Богун, Тетеря и Пархоменко. В такой погожий день грех забираться в закрытую карету.
Весна раскинула вокруг свой светлый шатер. Ветер высушил степные шляхи. Гетман впивался взглядом в синюю даль. Он снова ощущал в сердце необычайную легкость, то чувство, какого не знал уже много месяцев.