- Сидите, сидите, и я возле вас погреюсь.
Гетман легко соскочил наземь и подошел к костру. Казаки потеснились, кто-то положил седло. Садясь, Хмельницкий закряхтел:
- Не те уж годы, казаки...
У костра смущенно молчали. Гетман обернулся, приказал Тимофею:
- Поезжай в табор, скажи - скоро буду...
Когда затих стук копыт, гетман поглядел на небо и сказал:
- Перестал дождь, вот бы завтра в?дро было.
- Все одно, гетман, какая погода ни будет, короля побьем, откликнулся казак с перевязанной головой, сидевший справа от него.
- Думаешь, побьем? - спросил гетман, бросив на него взгляд.
- Пойду с вами об заклад... - задорно сказал казак.
- Ну и Гуляй-День! - восторженно выкрикнул молодой казачок. - С гетманом об заклад захотел пойти! Ну, и Гуляй-День!
- На что спорим? - усмехнулся гетман.
- Да какой там заклад, коли и ты, гетман, и я одинаково знаем, что шляхте дышать один день... То лишь для красного словца - заклад...
- Ох, и Гуляй-День! - восторженно бил себя по коленям казачок. - Язык как сабля...
На говоруна зашикали.
Хмельницкий достал люльку, набил табаком, потянулся к огню. Гуляй-День схватил пальцами уголек и поднес к гетманской люльке.
- Пальцы обожжешь, - сказал гетман и хотел взять уголек у Гуляй-Дня, но тот не дал.
- Закуривай, гетман, - поднес к люльке, - нам твои пальцы дороже чтоб руку имел твердую, чтоб панов держал в покорности...
- Ох, и Гуляй-День! - снова выкрикнул говорливый казачок...
Казаки у костра оживились.
- А оно так, панов в покорности держать надо...
- Уступи им - снова через Вислу полезут...
- Не полезут, застращаем, - вставил казачок, все пытаясь привлечь к себе внимание гетмана.
- Застращаешь их! - с сомнением покачал головой Гуляй-День. - Разве мы впервой поднялись! Гетману лучше знать, сколько тех повстаний было... Эх!
- Известно, было, - отозвался хриплым голосом другой казак; он все время молчал, посасывая длинную трубку. - Да такого еще не было, правда, гетман?
- Думаю, нет, - коротко сказал Хмельницкий.
Гуляй-День безнадежно махнул рукой и с отчаянием проговорил:
- Чужих панов выгоним - свои найдутся, сядут на шею, тогда что...
Сказал и почувствовал, как заколотилось сердце в груди. Тяжелое, гнетущее молчание воцарилось у костра. Гетман смотрел в огонь и спокойно курил люльку.
Молодой казачок решил угодить гетману. Вишь, до чего договорился тот Гуляй-День! Небось, гетман не из посполитых, тоже, видать, из панов, сказывают, хуторов у него сколько, да и золота немало. Ох, Гуляй-День, ну и язык бог дал!
- Коли так думаешь, Гуляй-День, то лучше бы дома сидел на печи, задорно сказал молодой казачок. - Чего воевать пошел?
Ждал, что Гуляй-День обидится, но услышал тихий ответ:
- А пришел, чтобы польскую шляхту гнать со своей земли.
Помолчал и, словно обдумав, добавил:
- Чужих панов побьем - за своих возьмемся, поодиночке их легче бить...
Все молчали, со страхом поглядывая на гетмана. А он курил люльку и глядел в огонь. Однако внимательно слушал, что говорил Гуляй-День.
- Нам, гетман, твоя мысль по сердцу пришлась. Известно, горе наше понял ты, за волю и веру кличешь нас, мы пошли, и куда прикажешь - пойдем, поляжем, а не отступимся от своего... - Голос Гуляй-Дня окреп, он махал перед собой кулаком.
- А, хотим мы одного - жить по-людски, на земле работать себе, а не пану. А ежели тебе или войску какая нужда, все дадим и станем оружно. Разве я казак? Сроду не был казаком. А они все разве казаки?
Молодой казачок хотел что-то возразить, не соглашаясь, махнул рукой.
- Да цыц ты, щенок! - сердито крикнул Гуляй-День. - Дай мне с гетманом поговорить, может, завтра убьют, а я должен правду сказать, чем болит сердце, да не у меня одного, а у всех посполитых болит...
- Говори, Гуляй-День, - тихо уронил Хмельницкий, - говори, слушаю тебя...
- Видишь, гетман, сколько войска у тебя? Не десять и не двадцать тысяч. Вся Украина - войско твое! А чего хотим? Воли хотим, гетман! А будет воля нам, тогда увидишь, какой край у нас будет!.. Прости, может, не должен такое говорить...
- Хорошо говоришь, - сказал Хмельницкий. - Правду сказал ты, Гуляй-День... Пойми только, тяжко нам, враги кругом...
- Прости, гетман, - поклонился Гуляй-День. - Говоришь, враги, это верно, - а думаешь, польские хлопы нам теперь не завидуют, что мы панов бьем? Они, глядь, тоже так начнут... Только знай, гетман, может, другим разом не сказал бы, а теперь... Что ж, скажу: уступишь панам ляхам - все свой край покинем, подадутся люди посполитые в русскую землю... Ты о моем прозвище подумал? Нескладное оно, известно. А почему так? В нем доля моя: Гуляй-День! И все! Так и живем. Ты это знать должен. Твои универсалы из-под Желтых Вод мы, как молитву, повторяем...
Гуляй-День замолчал. Хмельницкий притушил пальцем трубку. Засмеялся. Казаки тоже. Поднялся на ноги. Чувствовал, как что-то связывает его, мешает ему свободно говорить с казаками... Если бы перед ним стояло сто, тысяча, двести тысяч казаков - он полным голосом сказал бы им то, что говорил всегда, когда надо было поднять в них веру в его призыв, в то, что писал в своих универсалах; а тут, глаз на глаз с маленькой кучкой людей, глаз на глаз с Гуляй-Днем, который ошеломлял своей бесстрашной и мужественной откровенностью, Хмельницкий почувствовал, что обязан быть до конца искренним, и он начал неторопливо, взвешивая каждое слово:
- Спасибо, казаки, что утешили меня в своем товариществе. Будем, казаки, стоять плечо к плечу, и я от своих слов не отступлюсь, за это жизнь свою отдам.
Чувствовал, что казаки ждут от него большего. Твердо сказал:
- Выгоним чужих панов, да и своих плодить не станем. Что богом положено на долю нашу, как жить кому, того держаться будем.
Помолчал, подыскивая, что бы еще сказать, и, рассмеявшись, пошутил:
- Будет твое прозвище не Гуляй-День, а Гуляй-Сто-Лет! Пора мне ехать, казаки.
Все вскочили на ноги. Гуляй-День подвел коня. Держал стремя, пока гетман не сел в седло. Сказал:
- Провожу тебя, гетман.
Держась за стремя, шагал рядом. За оврагом ждала охрана. Хмельницкий пожал руку Гуляй-Дню:
- Счастья тебе, Гуляй-День!
- Будь здоров, гетман!
Охрана окружила гетмана. Гуляй-День остался один. Стоял, прислонившись плечом к дереву. К костру не хотелось возвращаться. Было нехорошо на сердце, словно кто-то обидел, словно не сбылись какие-то надежды.
...В шатре гетмана ждали. Выговский кинулся навстречу:
- Важные дела, Богдан... - Дрожащими руками разворачивал длинный лист пергамента. - Письмо от короля тебе в собственные руки...
Хмельницкий сбросил мокрый кобеняк*. Поглядел на Нечая и Мужиловского, стоявших рядом, точно не расслышал слов писаря. Спросил Мужиловского:
_______________
* К о б е н я к - плащ с капюшоном.
- Что под Збаражем?
- Последние дни доживают...
- Не вырвутся?
- А хоть бы и прорвались - теперь не страшно.
В глазах Выговского горели злые огоньки.
<Вот так он умеет представиться равнодушным, - подумал он, - когда у самого под сердцем сосет>.
- Что ж там король пишет? - спросил Хмельницкий, садясь по-татарски на кошму.
Вытер платком мокрое лицо, кивнул полковникам, чтобы садились.
- Полчаса назад, - облизывая губы, взволнованно проговорил Выговский, - явился парламентер, личный адъютант короля, ротмистр Бельский, и привез это письмо. Король ждет твоего ответа.
- Ответа? - переспросил Хмельницкий.
<Ответа?..> - подумал про себя. Что ж, он ответит. В груди жгло и ломило плечи. Видно, простудился. Этого еще нехватало.
- Постой, Выговский! Крикни там Тимка!
Выговский высунулся за полотнище шатра и сердито позвал:
- Тимко!
Боком в шатер просунулся личный гетманский повар Тимко, низенький сухощавый казак.
- Слушаю, пан гетман.
- Чарку горелки и горсть пороху! - приказал Хмельницкий.
...Через минуту взял в руку принесенную Тимком чарку, всыпал в нее полгорсти пороху, размешал и выпил не поморщившись.