- Все сказал, полковник?
Нечай удивленно посмотрел ему в глаза и, еще разгоряченный, крикнул:
- Тебе этого мало?
- Мало? - переспросил Хмельницкий. - Разве я сказал, что мало? О, нет, не мало! Теперь ты меня послушай.
И он, как бы говоря с самим собой, а не с Нечаем, спросил:
- Выходит, продался гетман Хмель панам, - так выходит?
- Я того не сказал, - облизывая губы, сказал Нечай.
- Ты так думаешь, и есть еще такие среди моих полковников, кто так думает. Я знаю.
- Тебе о том Лаврин Капуста донес! - запальчиво выкрикнул Нечай.
- А хоть бы и он, что с того? Капуста неправды не скажет. Вот я сам сомневался: уж не из Варшавы ли подбивают Нечая против меня? А Капуста горой за тебя стал: <Головой, - говорит, - ручаюсь за него>. Так что, полковник, не спеши друга осуждать. А сейчас вот что хочу сказать тебе, Данило Нечай. Подумай. Мы одни. Понимаешь - одни. Вокруг нас враги, и самый лютый наш враг - шляхта с королем - только и смотрит, как бы прибрать нас к рукам раз и навсегда. Нет, не под Желтыми Водами, не под Корсунем, не под Зборовом решалась наша судьба, а теперь, тут, в Чигирине, и не одними пиками да мушкетами, саблями да пушками, а нашим разумом и нашей волей, нашей мудростью и умением решим мы нашу судьбу - будем ли мы навеки вольными и независимыми от Польши и Крыма, со своей верой и законом, или станем снова посполитыми. Они, в Варшаве, только и ждут, когда мы нарушим Зборовский договор, чтобы иметь повод снова объявить против нас посполитое рушение. А ты там, у себя в Брацлаве, им помогаешь. Ты и твои сотники делаете все для того, чтобы Потоцкий упрекал меня, будто мы нарушаем договор.
- Послушай, Богдан, - не выдержал Нечай, вскочив на ноги, - ты же знаешь, что они натворили в Байгороде?
- Знаю. Хорошо знаю. А надо стиснуть зубы и стерпеть эту обиду. Придет срок - мы отомстим. Сразу за все, понимаешь?
- А татары? - не отступал Нечай.
- И татары своего дождутся.
- А сейчас что? Ждать? Сложить руки и терпеть, пока нас поодиночке вырежут? Так ты советуешь, гетман?
- Нет. Сейчас нам надо выиграть год мира, понимаешь, один год мира, чтобы успеть с народом русским долю свою соединить на веки вечные.
Гетман расстегнул ворот. Ему стало жарко. Он задумчиво прищурился и, уходя взглядом куда-то далеко-далеко, проговорил:
- Легко вскочить на коня, выхватить из ножен саблю и мчаться галопом на врага; ты его видишь перед собой как на ладони, размахнись с силой и руби, как надо. А когда вокруг тебя расставляют ловушки, опутывают сетями заговоров, измен, сплетен, приготовили для тебя виселицу и только ждут удобной минуты, чтобы захлестнуть петлю на твоей шее, - тогда все предвидеть и помешать врагу свершить его замыслы много труднее. Это, полковник, страшная битва, самая страшная и самая жестокая. Битва не на жизнь, а на смерть.
Гетман перевел дыхание. Нечай развел руками, он хотел возразить, но Хмельницкий движением руки не дал ему говорить.
- Молчи, - сурово сказал гетман. - Теперь я скажу все, что думаю. Довольно крика и шуму. Если дали мне гетманскую булаву, так слушайте меня и не заскакивайте вперед. Я ни перед чем не остановлюсь, - слышишь, Нечай? - ни перед чем. Надо будет - и головы рубить буду. Я хочу, чтобы не степным диким краем была наша земля, а великой, могучей страной. Вот что я замыслил. И так оно будет! Так будет! - почти выкрикнул Хмельницкий.
- Ты знаешь, куда они задумали меня толкнуть? - уже спокойнее продолжал он. - На Москву. Итти войной на Москву хотят заставить. Хитро придумал пан Оссолинский. Чтобы брат на брата с мечом пошел - вот что они придумали. А после - замышляют - вместе с татарами на нас ударить.
Нечай слушал гетмана в смятении. В новом свете возникали перед ним события. Постепенно охлаждаемый спокойными и убедительными словами гетмана, он понял: значительней и выше должна быть цель, чем изгнание рейтар Корецкого из Брацлавщины. Правду, хотя горькую и неприятную, но правду говорил гетман.
- Им того и надо, - тихо проговорил Хмельницкий, - чтобы несогласие было среди нас, чтобы мы друг друга пожрали. Им от того только радость: мы будем грызться, а они тем временем отовсюду окружат нас железным кольцом. Но не бывать такому, - повысил голос гетман, - не бывать. Не против Москвы я пойду воевать с татарами, а против молдавского господаря.
Нечай от неожиданности подскочил на скамье.
- Зачем?
- А затем, полковник, что татарам, в конце концов, все равно с кем воевать, а воевать со слабейшим легче. Да еще и потому, что господарь молдавский Лупул сидит и ждет, когда на нас ударят, тогда и он запустит когти в тело Украины.
- Понял, гетман, понял. А король и шляхта?
- Что король и шляхта? Они против татар не пойдут, хотя у них и договор с Лупулом. Вот погляжу, как они запляшут в Варшаве.
Выговский воспользовался минутным молчанием и спокойным голосом вставил:
- Гетман предупредил хитрость Оссолинского, пан Нечай. Завтра будет здесь великий посол турецкого султана, чауш Осман-ага.
Нечай уже ничего не слышал. С другими намерениями скакал он в Чигирин, о другой беседе думал и не так представлял себе последствия этой беседы. То, что произошло, сбило его с толку, но не переубедило. Он даже не старался понять, какая связь между требованием татар воевать Москву и приездом турецкого посла. Нет, это его мало касалось. Из памяти не выходил тот дед, который сидел у дороги, выставив напоказ обрубленные руки, тот дед, который печально произнес: <За кого хан, тот и пан>. И Нечай рассказал об этом гетману.
- Знаю эти слова, - ответил Хмельницкий, - слыхал. Уже немало лет им. А самое страшное - справедливые слова. Так было всегда, а я хочу, чтобы так не было уже никогда.
Все же ни в эту минуту, ни позднее Нечай не мог полностью оправдать все поступки гетмана. <Ну, хорошо, пусть хлопочет он о будущем, - думал Нечай, - но сейчас, когда шляхта снова, как саранча, движется на Украину, расползается по своим усадьбам, надо что-то такое сделать, чтобы сдержать эту заразу>. Он ушел от гетмана без злобы в сердце, но такой же встревоженный и обеспокоенный, как и до своего приезда в Чигирин.
По приказу гетмана в Чигирин съехались полковники. Прибыли винницкий полковник Иван Богун, уманский - Осип Глух, кальницкий - Иван Федоренко, корсунский - Лукьян Мозыря, переяславский - Федор Лобода, полтавский Мартын Пушкарь. Ожидали еще приезда миргородского полковника Матвея Гладкого и прилукского - Тимофея Носача.
Полковники вспоминали былые походы, товарищей, которые полегли в боях, рассказывали о том, что происходило в полках, но о деле, которое собрало их всех в Чигирин, никто и словом не обмолвился.
Иван Выговский все эти дни провел в хлопотах. Надо было со многими полковниками встретиться наедине, выведать настроение каждого, выслушать, сказать свое слово. Горячие дни были у генерального писаря. С ног сбились и помощники гетмана, есаулы Демьян Лисовец и Михайло Лученко. Гостей надо было принять достойно, разместить. Все они жили в Чигирине коштом гетмана. Лучшие дома были заняты полковниками, их сотниками и казаками, с которыми они прибыли в Чигирин.
В городе стоял шум и гам. Ржали у коновязей лошади, дрожали стены в шинках от громких песен и веселых возгласов, полы прогибались под ногами плясунов. И только Капуста сохранял спокойствие, словно все, что происходило и должно было произойти, его не тревожило. Он оставался верен себе и в эти беспокойные дни. Заботило его только то, что давно не было вестей от Малюги. А гетман ходил веселый, напевал себе под нос, разглаживал усы, шутками сыпал.