Вошли в большую, чисто прибранную горницу. Кресла с высокими спинками, обтянутые желтой дамасской кожей, стояли вдоль стен. В углу на шкафу золотые стрелки затейливых французских часов показывали без пяти шесть.
- Прошу садиться, - сказал человек тонким голосом, странно не соответствовавшим его тучной комплекции. Он пододвинул кресло к столу, на котором под белой салфеткой виднелись серебряные вазы и кубки, и, спохватившись, добавил: - Да, я еще не отрекомендовался вашей милости. Гармаш. - Поклонился и сразу заговорил о другом:
- Нравятся пану ксендзу часы? Вещь знаменитая, купил в Кракове два года назад, когда еще спокойно и тихо было. Теперь как в тот Краков поедешь? А вы, небось, думали: награбил. Ох, ох, пан ксендз, вы всех нас, украинцев, считаете разбойниками, вот тут-то и есть ошибка ваша, досадная ошибка...
Хотя разговорчивый хозяин точно угадал его мысли, ксендз возразил для приличия:
- Что вы, пан... Зачем так думать...
Но Гармаш не успокаивался.
- Тут-то и есть ваша ошибка... Как есть всех, а прежде всего - шляхты вашей, панов. Вс? хотят к рукам прибрать, а не будь у них такой жадности, по-христиански, как наш спаситель Христос того хотел, уступили бы в алчбе своей. Земля у нас богатая, край - золото, всем хватило бы, а выходит как в сказке про ненасытца, - слишком много заглотал и, глядишь, лопнул... А будь по-нашему, мы с вами тихо, мирно жили бы рядом, как братья родные, и поспольство... - Тут он придвинулся к Лентовскому, дохнул на него винным перегаром и, уловив недовольную гримасу на его лице, пояснил:
- Нет, не пьян... только чуть хлебнул на радостях. Что я говорил?.. Потер пухлой рукой лоб, вспомнил: - Так вот, посполитых, всю чернь держали бы в повиновении. Вот оно как, объясните это панам вашим в Варшаве. Гармаш подумал, помрачнел и махнул безнадежно рукой: - Не согласятся! Куда там! Ведь для этого надо Потоцкому и Вишневецкому малость потесниться, уступить кусочек землицы... Ведь не захотят! Да кто захочет свое отдать? И, сразу повеселев, ответил сам себе:
- Никто!
Ксендз уже внимательно и с любопытством слушал хозяина.
Гармаш заговорил снова:
- Конечно, гетман теперь у нас разумный, понял, что с нами в согласии надо жить. Прожекты у него великие... Видите сами, сколько посольств к нему едет. Да и король ваш...
- Почему ваш, а не наш, пан хозяин? - спросил Лентовский.
- Что ж, можно и наш и ваш, - быстро согласился Гармаш, - как вашей милости угодно. Вот я и говорю: и наш король прислал послов к нашему гетману. А все почему?
Но почему - так и не успел пояснить. На дворе залаяли псы. Хозяин сорвался с места. С порога сказал:
- Пойду, встречу. Генеральный писарь. Гетманский у него разум, почтенный и достойный человек...
<Повесить бы вас всех на одном суку>, - подумал ксендз и устало закрыл глаза.
Через несколько минут он уже вкрадчиво, тихо говорил Выговскому:
- Пан сенатор Кисель не решается лично беседовать с вами, чтобы не накликать какого-нибудь подозрения на вашу почтенную особу. Пан сенатор поручил мне передать вам, пан генеральный писарь, что канцлер Оссолинский возлагает на вас великие надежды. Нынешний бунт - дело преходящее, как и всегда. Мы с вами разумные люди. - Он заговорил еще тише. Выговский нагнул голову, внимательно слушал. - Будем искренни друг с другом и заглянем в будущее, пан писарь. Не сулит оно вашему Хмельницкому ничего хорошего, угодит он на виселицу, как и все прежние бунтовщики: как Наливайко, Сулима, Павлюк, все, кто осмелился поднять руку на короля и Речь Посполитую. Итак, посудите сами - чем можете вы услужить королю и Речи Посполитой? Все, что имеете теперь от Хмельницкого, суетно и недолговечно. Смотрите в будущее. А в Варшаве к вам относятся благожелательно. Вы шляхтич, пан писарь. Знаю, вас обидели, знаю, но обиду можно залечить новыми наградами, а их будете иметь без числа...
- То невозможно, что вы предлагаете мне, - сурово ответил Выговский, когда ксендз замолчал.
- Я ничего не предлагаю, - горячо сказал Лентовский, - я только выразил ваши же мысли. Не возражайте, не надо. Да, да, истину говорю... И пан сенатор надеется на одно: что вы подумаете об этом, только подумаете... и больше ничего.
- Я обязан взять вас под стражу, пан Лентовский, - так же сурово сказал Выговский и впервые посмотрел в глаза ксендзу.
Тот загадочно усмехнулся и возразил уверенно:
- Теперь вы этого не можете сделать. Иначе сделали бы это вчера, когда я заговорил с вами и когда к нам подошел изменник Капуста, - уже со злобой в голосе закончил ксендз.
Выговский промолчал.
- Сенатор покорно просил вас, пан писарь, подумать и быть готовым...
- К чему?
Выговский ждал: вот сейчас ксендз скажет такое, что придется уже иначе вести себя с ним.
- Ко всяким неожиданностям, какие могут произойти с вашим гетманом. Все может статься, и тогда вы окажете великую услугу Речи Посполитой и сами займете достойное для вас место в королевстве...
- А знаете ли вы, пан Лентовский, - процедил сквозь зубы генеральный писарь, - что ваши слова можно принять за предложение стать изменником...
- Господь с вами, пан Выговский! О какой измене говорите вы? Кому? Стать на праведный путь - разве это означает изменить? Вы провинились перед королем и должны искупить вину, это Хмельницкий изменник и убийца...
- Я его генеральный писарь.
- Вы шляхтич и достойный человек, - твердо проговорил ксендз.
- Я православной веры, - уже слабее продолжал возражать Выговский.
- Сенатор Адам Кисель той же веры, - но разве это мешает ему занимать высокое и почетное место среди благороднейших особ королевства нашего? От его имени я и прибыл к вам, пан генеральный писарь.
- Хорошо, что вам нужно от меня? - спросил Выговский, почувствовав вдруг какую-то внезапную усталость.
Он понимал, что перед ним, наконец, открывается путь к осуществлению его давних замыслов. Однако надо быть осторожным, не спешить, - слишком уж долго он терпеливо ждал, чтобы теперь, оступившись, угодить на кол.
- Ничего, сын мой, не надо мне от тебя, - успокоил Лентовский. - Я передал тебе слова сенатора. Через несколько дней мы выезжаем. Гетман ведет себя так, словно вполне уверен, что осилит Речь Посполитую. Не бывать тому вовеки! Сам папа римский придет к нам на помощь, и цесарь Фердинанд будет с нами, и царь московский даст королю ратных своих людей. Все княжества немецкие станут за нас, ибо это, пан писарь, уже не внутреннее дело одной Речи Посполитой, - это бунт разнузданной черни против избранных богом и королем людей, против порядка, установленного богом. Это моровая язва. Железом и огнем истребим мы ее. Имей это в виду, генеральный писарь, и в нужный час выбери себе верный путь.
Ксендз заговорил свободно, уже без угодливой улыбки, жестким и недобрым голосом. Выговский опустил глаза, слушал, не перебивая.
- Ты выбрал уже, сын мой, я знаю. Но ты не хочешь говорить. Не надо! Все достойные и шляхетные люди поступят разумно. Пусть берут пример с сенатора Киселя! Вот и хозяин дома сего весьма достойные внимания высказывал мысли. И для таких людей, как он, будет место в нашем государстве. Я ничего не спрашиваю у тебя о гетманских делах, у нас нет нужды в этом. Мы и так все знаем. Пришел к тебе с единой целью - исполнить долг совести своей, долг, который подсказывает мне моя церковь и спаситель наш. Вот и все.
Выговский развел руками. Криво усмехнулся.
- Слова твои, пан отец, внимания достойны. Но имей в виду - наша беседа должна остаться в тайне и разглашена быть не может. А больше тебе ничего не отвечу. Дай время.
Лентовский согласно кивнул головой.
- Не тороплю. Но обеспокою тебя одной просьбой, пан Выговский: пани Елене передай от ее дяди вот эту безделушку. Тут медальон золотой, наследственный. - Положил на стол перед Выговским небольшую бархатную коробочку, открыл. Тускло блеснуло золото перед глазами. Лентовский задумчиво добавил: - Верная католичка пани Елена...
- Православный патриарх благословил ее брак с гетманом, - сказал Выговский и впервые хохотнул тихо и насмешливо.