Бьет в лицо ветер. Клонится долу багровое солнце. Скоро и Брянск. Михайло Суличич мыслями то в Москве, то в Чигирине... Есть о чем рассказать гетману, есть чем порадовать. Не зря сидел в Москве три месяца.
В Брянске полковник Суличич был гостем воеводы - князя Никифора Федоровича Мещерского. Остановился не только на отдых. Положил перед воеводой грамоту от князя Прозоровского. Воевода прочитал внимательно, согласно кивнул головой.
- Ладно. Пусть войско ваше идет, - дороги тут хорошие, провианту и пушек добудут, уж мы в том поможем.
Выпили по чарке, закусили холодцом. Беседовали неторопливо, дружески.
На рассвете Суличич уже был в возке. Снова летели мысли, снова нетерпение гнало его. Впервые за дорогу подумал о поражении Нечая. <Горяч и неосторожен, - мелькнула мысль, - лез куда не надо>.
На востоке поднималось солнце. В воздухе запахло прелой листвой. Возок катился по лесу. Посольская стража затянула песню.
7
В начале апреля Хмельницкий отправил через русский рубеж, в направлении к Брянску, семь тысяч казаков под началом полковника Тарасенка, который прибыл недавно из Кодака. Заботясь об артиллерии, гетман перебрался в Корсунь, куда генеральный обозный Федор Коробка, заменивший умершего от горячки Чарноту, свозил пушки. Тут, по мысли гетмана, надо было сосредоточить все пушки, заготовить потребное количество ядер, пороха и в удобную минуту, когда обозначится окончательное поле генерального сражения, бросить эту силу на самое уязвимое место королевской армии.
Хмельницкий спешил завязать авангардные бои до появления орды, чтобы хан принужден был уже вступить в битву, а не начинать ее. Это, по мысли Хмельницкого, лишало и поляков, и татар возможности снова обойти его какой-нибудь хитростью, как было под Зборовом. Правда, беспокоил еще гетмана литовский князь Януш Радзивилл, но согласие московского царя пропустить гетманское войско через русский рубеж облегчало дело.
В доме сотника Ивана Золотаренка в Корсуне уже привыкли к высокому гостю. Во дворе день и ночь гомонили казаки. За воротами шума еще больше, а в сенях только и слышно было:
- Нельзя к гетману!
- Обожди, у гетмана Богун.
- Только завтра увидишь гетмана, нынче войсковая рада.
Есаул Демьян Лисовец с ног сбился. Легко сказать - день и ночь не спи, утром разве посчастливится прикорнуть где-нибудь в углу на лавке, а то мотайся, как скаженный: гонцы, письма, грамоты... Писцы, чтобы их всех черт побрал, с утра до вечера пьянствуют. Хорошо, что Выговский остался в Чигирине, а то б еще и с ним хлопот...
Тимофей побыл несколько дней, привез есаулу подарок - саблю в серебряных ножнах - и подался с Богуном в Винницу. Капуста то и дело скакал из Чигирина в Корсунь и снова в Чигирин. А тут видимо-невидимо всякого народа, точно ума лишились: подавай им грамоты на послушенство, охранные универсалы. Зашевелилась шляхта, заслышав об успехах Калиновского. Однако, после того как Богун пощипал польного гетмана, несколько угомонились.
Лисовец урвал минутку, вышел на крыльцо. По двору шла сотникова сестра Ганна. Есаул сорвал шапку, почтительно поклонился. Красавица приветливо повела головой, показала ровные белые зубы. Есаул загляделся на красные сапожки. За спиной послышался хриплый голос Суличича:
- Демьян, гетман зовет!
- О господи! - придерживая рукой саблю, Лисовец кинулся в покои.
- Где шляешься? - грозно спросил Хмельницкий. В накуренной комнате едва можно было различить лица Золотаренка, Суличича, Капусты, Мужиловского. - Чернил никогда нет, перья, как щепки...
- Свечка, пан гетман, все перья попортил, - поспешил пожаловаться есаул, - спасу нет: пишет, пишет бог знает сколько, скоро из-за него чернил не станет по всей Украине...
Шутка понравилась гетману. Он усмехнулся. У Лисовца отлегло от сердца. А не то не миновать бы ему нынче...
- Свечка Свечкой, - мирно проговорил Хмельницкий. - Неси живей карту и новые перья и чернила.
...Есаул несколько раз подходил к дверям, прикладывал ухо, прислушивался. Молодица с кухни понесла в комнаты гетмана моченые яблоки. Лисовец взял себе два, ущипнул девку за румяную щеку, вгрызся зубами в яблоко. Черт знает что! Пора уже вечерять, а они еще и не полдничали, и он должен тут стоять, как свечка. Тьфу, нечистая сила, снова Свечка на языке, никуда от него не денешься!
И в самом деле, - точно призрак, на лестнице появился Федор Свечка. Учтиво поздоровался с Лисовцом. Дожевывая яблоко, Лисовец спросил:
- Видать, и пообедал уже, почтенный летописец?
- Пообедал, - смиренно отвечал Свечка.
- А я еще и не полдничал, - пожаловался есаул. - Что скажешь?
- Мне бы к гетману, - робко начал Свечка.
- Многого захотел. Нечего теперь гетману делать, только с тобой балачки разводить!
- В войско хочу проситься, пан есаул.
- Что, жизнь надоела, или уже все чернила исписал?
- Шутишь, пан есаул, а я в сей грозный для отчизны час должен мечом веру и волю оборонять, а не грамоты переписывать, возраст и сила у меня казацкие.
- Чисто как поп говоришь, Свечка! - Лисовец дожевал яблоко, выплюнул семечки, обтер платком губы. - Вишь, что задумал! Забудь! Гетман приказал тебя в казаки не пускать. Пиши, Свечка, такая твоя доля на веки вечные. Эх, мне бы такую работу!
- Не пустишь к гетману?
- Не пущу! Рада там. Разумеешь?
Свечка повернулся и пошел, широкими шагами пересекая двор. Остановился у ворот, что-то сказал караульному.
<Не иначе - в шинок>, - с завистью подумал есаул.
...Поздно вечером закончилась рада. Обедали в большой приемной. За столом распоряжалась сестра Золотаренка, Ганна. Хмельницкий внимательно следил за каждым ее движением. Что-то теплое согревало сердце, когда встречал ее открытый и смелый взгляд. Полковники молча ели. Золотаренко подливал вина в кубки. В горнице - ни скамей, ни ковров на стенах. Вокруг стола стулья с высокими спинками, обтянутыми алым сафьяном, у стен венские столики, тонконогие и глубокие кресла. Большие высокие окна застеклены вверху разноцветными стеклами. На столе и на столиках в углах комнаты серебряные шестисвечники.
На белой скатерти - серебряная и фарфоровая утварь, медведики с калганной водкой, высокие бутылки мальвазии и горелка в серебряных кувшинах. Ганна то и дело вставала, исчезала за дверью и возвращалась, держа на вытянутых руках блюда с кушаньями.
- Жениться тебе надо, Иван, - сказал гетман, - да и сестру замуж отдать.
Золотаренко не успел ответить, как Ганна откликнулась; поставив перед собой серебряный кубок, прямо поглядела в глаза гетману:
- После смерти мужа я зарок дала, пан гетман, - пока Украина не освободится от польских панов, не выйду замуж.
Сказала строго, ни тени улыбки на полных, как бы слегка припухших губах.
- Что ж, зарок добрый, - растягивая слова, проговорил Хмельницкий.
- Недолго ждать тебе, Ганна, - отозвался со своего места Суличич. Выпьем за нашу победу!
- Обожди пить за победу, - гетман поднял руку, - не годится прежде времени. Это примета дурная...
- Научил-таки тебя Выговский верить в приметы, - засмеялся Капуста.
- Нет, не потому сказал, что верю в приметы. Не потому, други! А хочу, чтобы знали вы: тяжко будет нам, ой, тяжко! Король и его канцлер Лещинский все сделают, чтобы теперь нас одолеть. - Хмельницкий поднялся с кубком в руках. - Но наше счастье, други, что рядом с нами великий сосед, брат наш - народ русский, и он всею жизнью своею показывает нам, как стоять надо за волю и веру родного края. Великий царь московский жалует уже нас своею милостью, и скоро узнают паны в Варшаве благодетельную для нас и страшную для них совокупную силу народов наших. Пьем, други, за народ русский, за братьев наших, за царя московского.
Звякнули серебряные кубки. Выйдя из-за стола, Хмельницкий подошел к Ганне; коснувшись ее кубка, почувствовал тепло ее пальцев, покой вошел в сердце, и, может быть, впервые за эти дни он непринужденно улыбнулся, разбежались глубокие морщины на лбу. Сказал Ганне: