Медведю что? Да будь он из самого пекла, лишь бы в рудницком деле понимал... А тут еще работа нашлась с водяными мельницами, на которых предстояло новым способом сверлить пушечные стволы.
Захотелось Степану Гармашу не только ядра лить, но и пушки работать. Сказывал Медведь — сам гетман за такой замысел Гармаша весьма хвалил и даже из генеральской казны ради такого дела выдали Гармашу изрядное пособие...
Для Гармаша выгода и прибыток, а для Медведя липшие хлопоты. Но не было еще такого случая, чтобы не повезло управителю.
Только утром жаловался своей Гафийке:
— Выдумал на мою голову проклятый Гармаш эти пушки...
А вечером, глотая пампушки и подливая в чарку медок из куманца, шлепал жирными губами:
— Доброе дело задумал пан Гармаш... Будут у нас пушки, будут! А злотых сколько заработаем!..
Гафийка только плечами пожала:
— Чему радуешься? Не в твой карман попадут эти злотые.
— Как знать, как знать...— загадочно приговаривал Медведь, старательно окуная пампушку в жирную подливу.
«Не Гафийкина ума это дело,— думал оп.— Выгоду получит не только Гармаш... Вон и с тем железом... Обозной канцелярии продали самую малость, а то, что припрятали под Остром, как велено было прежде Гармашом, еще когда тот свейский негоциант приезжал, уже сбыли с рук. Пан Гармаш изрядно заработал, а разве и мне, Медведю, не перепало?»
В надежном месте лежат злотые, у добродетельного монаха печерского Варфоломея. Святой человек! Келья у него как гроб. В стене святой мученик Николай лежит, а под тем мучеником окованная железом скрыня, в той скрыне и злотых, и талеров, и каменьев драгоценных... Гафийке о том знать не полагается, не женского ума дело. Однако Медведь должен признаться — кабы не Гафийка, не бывать бы ему управителем в Веприке. Это из-за нее Гармаш к нему милостив... Ну что ж, не дорого стоит ему эта милость! Пускай! Не пропадет!
...Выходило — само небо послало этого Чуйкова, родича Пивторакожуха, в Веприк. И года не прошло, а он, этот Чуйков, наладил сверловку водяным способом пушечных стволов. С других руден приезжали мастера глядеть, как это делается. Медведь спесиво поглядывал на них, с гордостью говорил:
— Я в этом деле голова. Научил своих грязных чертей...— и смеялся мелким смехом, точно в горле у него булькало...
Когда отлили вторую пушку, прискакал от Гармаша в Веприк гонец с грамоткой. Медведь прочитал, побледнел, засуетился. Гафийка язвительно сказала:
— Что? Может, пан Гармаш прогнать тебя решил?
Медведь накинулся на Гафийку с кулаками:
— Ведьма хвостатая! Сам гетман тут на той неделе будет! Пишет Гармаш, чтобы все подготовили как следует... Вот, прочитай!
Гафийка поглядела небрежно на листок, исписанный мелкими строками, и читать но стала хотя бы потому уже, что не умела,— Медведь даже забыл об этом в такую важную минуту. Хлопнул дверью, побежал как сумасшедший на рудню.
На следующий день прибыло в Веприк несколько телег с припасами и напитками. Высоких гостей надлежало встретить как полагается.
Рудный двор подмели, доменщикам, рудникам, лесорубам и угольщикам, как писал Гармаш, выдал Медведь новые плисовые штаны, чистые рубахи и даже сапоги. Работные люди дивились:
— По какой бы это причиие?
Но причину вскоре узнали. Хотя решил Медведь приказ Гармаша соблюсти и никому ни слова не говорить, но Пивторакожуху сказал. Сам дьявол попутал. Во-первых, известно было, что рудознатец знаком гетману и даже по его упиверсалу в Чигирин прибыл, а во-вторых, надобно было предупредить, чтобы все было как нужно, если прпдется при гетмане сверлить пушки. К Степке-оружейнику не подступись без Демида... А сверх всего — хотелось и похвалиться. А еще в глубине сердца была надежда: может, ясновельможный гетман пожалует его своего милостью. Ведь своими глазами увидит, кто тут хозяин,— не Гармаш, конечно, а он, Медведь. Нужно будет в подходящую минутку намекнуть его ясновельможности, что сверловку пушек он сам, Медведь, придумал...
Не стало покоя для Медведя. То, бывало, из рудни домой придет и сидит сиднем в углу за столом, медок попивает, пересчитывает в тысячный раз свои злотые и талеры, прикидывает, когда уж посчастливится ему своим хозяйством обзавестись: прощай, мол, тогда, пан Гармаш, выкуси кукиш, который под самый нос тебе ткну... А теперь где там! Придрался даже к Гафийке:
— Ты не смотри, ведьма! Чтобы все было как у людей!
— Да разве ты человек?
Кинулся на нее с кулаками. А она только плечом повела, засмеялась, змея подколодная. Оставалось только для собственного утешения подумать: «Погоди, еще поговорю и с тобой, когда придет время! А придет!»
Демид Пивторакожуха сказал Степану Чуйкову:
— Вот и гетмана нашего увидишь.
— В гости к тебе, пожалуй, напросится,— пошутил Степан.
Демид промолчал. Сказать по правде, сам чувствовал какое-то беспокойство, не понимая: отчего оно?
Григорий Окунь — тот, узнав от Демида, что гетман будет в Веприке, почесал в затылке, прищурил глаз, поглядел хитро на Пивторакожуха, предложил:
— А не ударить ли челом гетману на проклятого Медведя и его хозяина пана Гармаша? Вот те крест, не помешает...
Чуйков ответил:
— А что из этого выйдет? Гетман уедет, Медведь и Гармаш останутся. Вот и обожжешься. Только пузыри у тебя на руках выскочат.
— На Низ сбегу,— решительно ответил Окунь.— Нет сил глядеть на воровство Медведя да Гармаша...
— Погоди. Убежать всегда успеешь. Посмотрим, как дальше жизнь пойдет,— успокоил Демид, сам, однако, не уверенный в своем совете, хорош он или плох.
Гетмана ожидали в воскресенье, а прибыл он в Веприк в понедельник раио утром.
Вместе с Хмельницким приехали на рудню московский стрелецкий голова Артамон Матвеев, Капуста, Носач, Иванич, Выговский.
Гармаш держался поодаль. Только кивком головы указывал Медведю — мол, так или не так. Хлеб и соль на деревянном блюде, накрытом рушником, подали гет-мапу работпые люди — рудники Шаповаленко и Возный.
Хмельницкий взял из закопченных рук блюдо, прижался устами к черствому караваю и передал Носачу; тот ткнул его в руки сотнику Мартыну Терновому, который шел позади.
Демид Пивторакожуха стоял в стороне. Подумал: хорошо-таки поступил, уговорив Степку не показываться на глаза генеральной старшине. Ведь еще в субботу вечером Медведь, словно невзначай, сообщил:
— Державцы из Остра разыскивают какого-то солдата стрелецкого, разбойника, который воровство великое учинил...— Помолчал и хитро спросил: — Уж не твой ли это родич часом? А?
— А если мой? — переспросил Демид, поннмая, что хитрить с Медведем ни к чему.— Плетешь, управитель, такое...
Медведь подергал свою реденькую бородку, посоветовал:
— На всякий случай ты его припрячь, оно лучше будет.
А сам подумал: «И для меня лучше: про сверловку пушек водяным способом рассказывать мне будет вольготнее».
Так и сделалось. Когда начали новые пушки осматривать, Медведь, рассказывая, так и подпрыгивал. Окунь только плечами пожимал. Вот брехун! Ишь как выворачивается!
Гармаш прятал в пригоршню улыбку. Пусть позабавится. Оно и лучше, что не показывает того разбойника. Все равно успел уже шепнуть Лаврину Капусте, что беглый стрелец здесь, в Веприке, укрывается. Теперь на что он ему? Кому нужен? Из Разбойного приказа, говорил генеральный писарь, уже вторая грамота пришла про того Степку Чуйкова. Городовой атаман приказал настрого: «Разыскать!» Что ж, Гармаш и в этом деле проявил свою догадливость и ловкость.
Гетман со старшиной осматривали домницу, поставленную Демидом. Гармаш, понимая, что это ко времени и будет приятно гетману, подтолкнул легонько Пивторакожуха в плечо, сказал угодливо:
— Вот он, золотых рук мастер, ваша ясновельможность,— Демид Пивторакожуха.
Хмельницкий ласково протянул руку Демиду.
— Старый приятель,— пояснил спутникам.— Как поживаешь, пане брате?