Мария Сто тридцать пять и еще несколько рибутов коротко кивнули мне, однако те, кто преодолел планку в сто двадцать минут, не отличались общительностью. Мы почти не разговаривали. А вот за другими столами разговоры шли довольно бойко, и шум голосов рибутов вскоре заполнил столовую.
Едва я принялась за бекон, как красная дверь в конце помещения открылась и вошел охранник, ведя за собой салаг. Я насчитала четырнадцать. До меня доходили слухи, что люди разрабатывают вакцину от Перезагрузки. Непохоже, что они преуспели.
Взрослых среди новичков не было. Рибутов старше двадцати убивали сразу после Перезагрузки – если она происходила. Случалось это редко.
– Они дефектны, – сказал мне однажды один учитель, когда я спросила, зачем отстреливать взрослых. – От детей в них не остается ничего, но взрослые… дефектны.
Даже издалека я видела, что некоторые салаги дрожали. Им было от одиннадцати-двенадцати лет и больше, но от всех исходил одинаковый ужас. Должно быть, с Перезагрузки и месяца не прошло, а времени на то, чтобы принять случившееся, требовалось намного больше. В родных краях их на несколько недель помещали в больничные изоляторы для адаптации, после чего корпорация приписывала их к какому-нибудь городу. Старели мы как обычные люди, поэтому рибутов младше одиннадцати лет держали под замком, пока они не достигали трудоспособного возраста.
Я провела в изоляторе всего несколько дней, но это время было едва ли не худшим во всей Перезагрузке. Здание, где нас держали, ничем не отличалось от того, где я жила теперь, разве что размером, но там постоянно царила всепоглощающая паника. Мы все отлично знали, что стать рибутом после смерти (а в трущобах это почти неизбежно) было хорошим шансом, но действительность все равно оказалась кошмаром. Во всяком случае, на первых порах. Лишь когда я справилась с шоком и приступила к подготовке, я поняла, что рибут из меня получился лучше, чем человек.
Сама Перезагрузка была всего лишь измененной реакцией на вирус КДХ. Этот вирус погубил большинство людей, однако на некоторых – сильных и молодых – он повлиял иначе. Перезагрузиться могли даже те, кто умер от других причин, но когда-то переболел инфекцией, вызванной КДХ. Вирус перезапускал организм после смерти и делал его более крепким и выносливым.
Но также – более холодным и бесчувственным. Злым подобием тех, кем мы были раньше, – так говорили о нас люди. Большинство предпочитало умереть безвозвратно, чем стать перезагруженным «везунчиком».
Охранники приказали салагам сесть. Те подчинились мгновенно, благо успели узнать, что за неповиновение заработают пулю.
После этого конвоиры торопливо ушли, дверь за ними с громким стуком захлопнулась. Даже нашим вооруженным стражам бывало не по себе в присутствии такого скопления рибутов.
Смешки и тычки начались сразу после ухода людей, а я невозмутимо вернулась к своему завтраку. Единственным новичком, который меня интересовал, всегда был лишь мой очередной стажер, но до завтрашнего дня нас в пару не поставят. Девяностым номерам нравилось учить новобранцев уму-разуму чохом. С учетом скорости, с которой мы излечивались, я не видела беды в том, что салаг немного помнут. Пусть закаляются с первой же минуты.
Сегодня девяностые вели себя до странности буйно. Когда я положила в рот последний кусок бекона, шум возрос уже до неприятного уровня. Я бросила поднос в мусорный бак и направилась к выходу.
По белому полу пронеслось что-то яркое и через секунду пискнуло у моих ног. Это был салага, которого прокатили по скользкой плитке, словно детскую игрушку. Я чуть не наступила ему на голову и резко впечатала ботинок в пол.
Из носа новичка текла кровь, под глазом наливался фонарь. Длинные тощие ноги раскинулись на полу, а тонкая белая футболка прилипла к костлявому телу. Он явно недоедал в свою бытность человеком.
У парня были коротко остриженные черные волосы и такие же угольно-черные глаза, в которых растворялись зрачки. Наверное, раньше они были карими. После смерти карие глаза обычно приобретают золотистый оттенок, но мне понравилась эта бездонная чернота. Она напрочь не сочеталась с белизной столовой и блеском глаз остальных рибутов.
Теперь, когда он очутился возле меня, ни один не решился подойти к нему, но кто-то выкрикнул: «Двадцать два!» – и расхохотался.
Двадцать два? Не может быть! Уже несколько лет я не встречала никого ниже сорока. Ну да, в прошлом году была Тридцать семь, но через месяц она умерла.
Я пнула его руку, чтобы взглянуть на штрихкод. Каллум Рейес. Двадцать два.