Рассеянным жестом Генри окинул всё помещение загроможденного мусором и крайне слабо освещённого портала, но, не обнаружив необходимых подсказок, быстро сдался и продолжил уже чуть тише:
– В общем, она здесь. По углам развешены обереги… Ну такие… Разные. А вот в этих маленьких сосудах, – он любовно провёл ладонью по одной из бурлящих колб. – Находится моя кровь.
– Литров десять, не меньше, – безрадостно заключила я. – Наверное, понадобилось много времени, чтобы столько накопить?..
– Не слишком, – учёный хрипло рассмеялся. – Просто поработал на износ, и… Но… Не это главнейший рычаг механизма – хотя один из самых важных, да… Кровь – это мощнейший катализатор и проводник, она поможет…
– А что за «главнейший рычаг»? – прямо поинтересовалась я, вычеркнув из сознания набирающую обороты лекцию Генри о крови и её ценных свойствах.
– Ноэтика и движущая сила разума! – на секунду он потерял к своей машине всякий интерес и воззрился на меня блестящими, полными истового удовольствия глазами. – Я мыслю, а, следовательно, всё вокруг меня – существует!..
– Бред, – отмахнулась я, не веря собственным ушам. – Ты что, веришь во всю эту?..
– Сотни, тысячи, миллионы людей по всему свету смертельно устали от этого мира! От его прогнивших устоев, невыполнимых задач и непомерных проблем… Голод, война, смертельные болезни – бесчисленное множество умов питает мою машину одним своим желанием всё изменить… Подсознательно они должны запустить цепную реакцию, которая умножит мир на ноль…
– А что до остальных? – меня начинало сковывать ледяное бессилие. Уверенность Генри не просто пугала – она заставляла поверить в исполнимость его задумки. – Что до тех, кто полностью доволен и счастлив такой жизнью? До тех, кто не хочет разрушения привычного порядка вещей?..
– А что они? – Генри как будто бы всерьёз удивился. – Довольные люди отличаются от несчастных точно так же, как небо отличается от земли. Вставая по утрам, они – то есть, прости меня, вы – не возносите хвалу реальности за то, что имеете. Вы просто держитесь за неё и всё. За работу, за деньги или власть… За любимого – или любимых. Это… не помешает моей задумке. Во всяком случае, не сверх просчитанной погрешности.
Холодок, наступавший на меня со спины, начал всё быстрее охватывать остальное тело. И виной тому была вовсе не температура подвального помещения… Генри. Он действительно продумывал всё это годами… Проводил изыскания. Вёл поиски. Чертил проклятые языческие символы и пытался чего-то этим добиться. Даже сливал кровь, не заботясь о состоянии собственного слабого тела. И теперь он был уже на краю, на самой грани жизни с единственной верой в чудесный агрегат, который может изменить мир. За исключением этого у него не было вообще ничего – ни друзей, ни общества, готового принять великовозрастного сумасброда, ни даже семьи, которая была бы рада его возвращению из тесных подземных казематов, гордо именуемых лабораторией.
Для Генри существовал единственный выход из сложившейся – и, наверное, несправедливой, с его точки зрения, – ситуации. Выход, для доступа к которому сам молодой изобретатель одной только силой стремления готов был выточить себе ключ.
Ноэтика… Признаваемая лишь крохотными сообществами псевдонаука о подсознании. О связи разума с материей на глубинных, недоступных для современного взгляда уровнях. Единение прошлого и будущего в каждом отдельном «я» – и их совместная, будто бы сливающаяся в едином резонансном потоке работа…
Я должна была остановить его… Здесь и сейчас. Пусть даже его глупая машина была всего лишь игрушкой для больного сознания, пусть в этой лаборатории, состоящей из сцепленных проводами куч мусора, было меньше научного, чем в собачьей будке моих соседей по улице – Генри всё равно не имел права на подобные выходки! Его нужно было лечить. Долго и серьёзно, отключив от этой массы человеческих устремлений – если всё это и впрямь реально – чтобы никому больше в голову не пришла мысль о нелепом перезапуске Вселенной…
– Генри, – начала я, осторожно вытаскивая сумочку из-под локтя. – А что если твой эксперимент… провалится?..