Удивительное совпадение. Родин попал сюда из Моршанска, рассказывал об уничтожении Пичаева, сожжении станции Вернадовки. Сгорел ли мой дом? Мне говорил Монахов за немного дней по телефону, что только поселок — станция. Но по словам Родина, все это уничтожено по распоряжению главнокомандующего украинскими частями. Из его слов ясно, что полного доверия к великорусским частям здесь не было. Сам Родин Елатомского уезда, и он говорит, что повстанцы уничтожают дома всех тех, которые в Красной армии, если в семье нет к ним пристающих. И он не знает, цел ли его дом. Я не буду приводить его бесхитростных, но по — своему сильных рассказов. Из них видно, что это народное движение: центр Пичаево, Гагарино — все наиболее живые и энергичные узлы Моршанского уезда. Повстанцев больше в(о) много раз, плохо вооружены, и красные только держатся лучшим оружием. Их отряд 500 человек отступил, все время отстреливаясь, убив из пулеметов до 600 человек, и потерял несколько человек. Однако их перевели сюда. Ясно, что везде все местные советские власти по деревням Тамбовской губернии исчезли и масса их перебита беспощадно. Ожесточение, по — видимому, ужасное…
Из Моршанска он попал прямо в порт Петрограда, где выгружался пароход с сельдями. Этих сельдей кругом все брали: рабочие, беря массами за пазуху, когда бондарь вскрывал бочку, караулы, которые ели их до отвала, все бесчисленные большевистские чиновники. При отходе с караула каждый солдат получал 10 селедок. Их караул на этом попался; другим сошло это даром. Все это многие тысячи селедок, ушедшие до тех пор, пока сельдь дошла до государственных складов. Сколько ее исчезнет еще, пока она дойдет до потребителя среди бесконечных столов (как говорит в своей утопии Чаянов, советских служащих)? Из путаного рассказа солдата видно, что слухи о хищениях дошли до Ч К, их агенты пытались сговориться с батальонным командиром, тот принял их за провокаторов, и в конце концов и он сам, и 25 солдат попало в Дом предварительного заключения, где, голодая, сидят уже чуть не 3–й месяц без допроса. Родин всячески делает мелкие услуги — и пришивает пуговицу, и уступает место, и подвергается дружеским насмешкам товарищей, особенно еврея, и временами вспыхивает в нем гнев и он огрызается, но быстро отходит. Как странно, в этом рабе я чувствую какую‑то стихийную «черноземную» силу. Это те, которые всегда будут поддерживать всякую власть, одинаково служа и большевикам, и царю, и являясь в действительности положительным элементом национальной жизни. Мне сейчас это трудно выразить, но это какая‑то бессознательная сила, не герой Чехова, а человек, из которого может выйти и религиозный активный искатель, и настоящий хозяин — земледелец, и дядька — денщик, преданный без лести, и такой солдат, который дает силу массовой совокупности целого. Герой — раб и человек — раб.
Рядом — воло(г)жанин — в сущности каргополец — Новожилов. Нервный, умный батальонный командир, читающий от скуки Гоголя, полный жизненной сметки. Из крестьян, три раза ранен, думаю — офицер из солдат. Полуобразованный. Практический и с сознанием происходящего. Попал без вины — в прежнее время — неделя на гауптвахте. Его прикомандировали к Мурманской пограничной страже; он хотел остаться в Петрограде; недавно женился; раньше вся служба в разъездах, и он жену видит в течение года месяца 3–4. Через коммунистические связи нашел протекцию; рекомендательное письмо раздражило его начальника, и тот, воспользовавшись его резким заявлением и неправильной задержкой бумаги, через Особый отдел перепроводил в Ч К, и он П/2 месяца сидит без допроса. Жена один день не пришла, и он сам не свой… Его рассказы очень интересны. Верит в будущее России крепко и стихийно. Деревня пережила и поняла. Рознь прекращается. Друг задруга против ком(м)унистов; поняла, что они владели властью, разделяя бедных и богатых. Но и бедные от этого ничего не выиграли и второй раз на эту удочку не ловятся: бедняк указывал, что и где у богатого запрятано, у того отобрали — но попадало не бедному, а увозилось; богатый припрятывал и переставал помогать в нужде бедному. Невыгодно. Его вера в лучшее будущее как неизбежное и в происходящее перерождение народа невольно действует: говорит не интеллигент, а представитель того же народа. В армии — все старое; много ком(м)унистов среди офицерства. Большевистская власть не прочна; как примется? — неизвестно, но близок конец… Как вы думаете, Алекс. Ник., — обращаясь к еврею, — что, если прорвется, будет страшная кровавая месть. Страшно и думать, отвечает тот. Будет что‑то ужасное.