То, что я росла в мальчишеской компании, имело свои положительные результаты: привычку к дружеской спайке, к тому, что нельзя выдавать друзей, когда они попадали в беду. Это был своеобразный мальчишеский «Кодекс Чести», воспитывавший во мне самоуважение и уважение к другим, полное отсутствие интереса к сплетням и пересудам, который характерен для девочек этого возраста.
Когда мне было лет шесть, в нашем доме появился еще один мальчик, уже совсем большой, лет пятнадцати-шестнадцати. Это был сын дяди Володи от первого брака — Сережа, которого после смерти его матери дядя Володя взял к себе. Он поселился в общей комнате, столовой, и очень быстро стал моим хорошим другом. Наше знакомство состоялось летом 1920 или 1921 года. Все наши уехали на дачу в Пушкино, а я почему-то задержалась. Ехать было довольно далеко, все взрослые ушли на работу, и мама сказала, что за мной приедет мой новый брат Сережа. Когда он явился, то показался мне совсем взрослым. Меня поразило, что он очень близорукий и носит очки с толстыми стеклами. За ними, однако, я увидела добрые-предобрые глаза, которые сразу же привязали меня к нему. Я впервые ехала на дачу и толком не знала, что это такое. А Сережа всю длинную дорогу (сначала в поезде, а потом три километра пешком) шутил со мной и на мои бесконечные вопросы, куда он везет меня, говорил, что мы едем в деревню Собакино, хотя на самом деле она называлась Акуловкой. Во время этого долгого пути мы подружились и на всю жизнь остались друзьями.
Сережа оказался большим шутником и поддерживал в беседах с нами иронический тон. Думаю, это было своего рода средством самозащиты осиротевшего подростка, попавшего в чужую для него семью, так как даже отца своего он знал мало, в тете Соне видел мачеху, которая хотя и оставалась всегда справедливой к нему, заботилась о нем, но не могла его любить, как своих детей или даже меня. Только мы безоговорочно приняли его в свою среду, полюбили, но и с нами он все время шутил и иронизировал. Меня он называл не Женей, а Элеонорой. Дело в том, что я была крещена по лютеранскому обряду и поэтому имела два имени: Евгения-Элеонора. Узнав об этом, Сережа для смеха стал называть меня вторым, экзотическим именем, которое вслед за ним начали нередко употреблять и другие домашние. Окончив школу, Сережа поступил в Московский университет на «факультет общественных наук», и в нашей юной компании появился настоящий студент. Но я считала своей семьей не только эту молодую поросль нашего дома. В мои детские годы большую роль сыграли тетя Соня и дядя Володя, которые не делали различия между мною и своими детьми.
Соня была на четыре года моложе мамы и совсем на нее не походила ни внешне, ни внутренне. Она была очень хороша собой, гораздо красивее мамы: правильное, точеное лицо бледного, чуть желтоватого оттенка, глубоко сидящие умные, но какие-то замкнутые темно-карие глаза. В ее облике проглядывало что-то строгое, серьезное, она производила впечатление гораздо более сдержанного человека, чем мама, и редко проявляла свои эмоции, всегда держалась спокойно и просто. В юности она мечтала стать врачом и, в отличие от мамы, мало интересовалась революцией.
С намерением получить медицинское образование тетя поехала за границу и там невольно вошла в круг революционной эмиграции, в котором вращалась мама. Здесь она и встретила дядю Володю, страстно в нее влюбившегося и вызвавшего ответное чувство, ибо в него невозможно было не влюбиться — в то время он был очень интересен и внешне и внутренне. Володя оставил жену и маленького Сережу и женился на тете Соне. Ей пришлось бросить учебу, и после их возвращения в 1905 году в Россию начались ее странствия по ссылкам вместе с Володей — сначала в Великий Устюг, потом в Минусинск. Трудно было найти людей более разных, чем Соня и Володя. Она — строгая, целомудренная, однолюбка, которая безмерно любила его всю жизнь, ко всему относилась серьезно, чувствовала глубоко, была опорой для всех, кого любила. Он — блистательный, как фейерверк, талантливый литератор, яркий собеседник, выходец из обедневшей дворянской московской семьи, избалованный всеобщей любовью, крайне эмоциональный и неуравновешенный. Володя был труден в семейной жизни, порывист, вспыльчив, любил выпить. Но главное, во всем увлекающийся, он легко увлекался и женщинами, имел бесконечные мимолетные и даже длительные романы, причиняя этим, как я поняла позднее, мучительные страдания Соне. Но в мои детские годы они жили семьей, оба очень любили своих детей и отношения между ними, в силу Сониной любви к нему и ее всепрощенчества, оставались хорошие.