Так прошла его жизнь, с одной стороны, резко вверх поднятая революцией, вырвавшей его из традиционной осетинской семьи и унесшей в далекую Германию; с другой — та же революция помешала ему раскрыть свои художественные возможности, увлекая его на путь общественной деятельности, а затем переломила его жизнь надвое страшными днями 1937 года. Что ни говори, он вышел из этой переделки сломленным душевно и истрепанным физически. И хотя потом долго еще и напряженно работал, этот душевный шрам так и остался. Хотя, не в пример мне, Эльбрус более свободно смотрел на мир. В нем было больше свободного духа, внутреннего демократизма, ненависти к тирании, жадности к жизни.
Особую позицию в эти «застойные» годы занимал мой теперь уже взрослый сын Леша. Он не принадлежал сталинской системе, лишь задевшей его своим черным крылом. Леша сформировался и вырос как человек в атмосфере тех радостных перспектив, которые первоначально сулил нам XX съезд. Его не давил тот животный страх, столь долго тяготевший над нами, преклонение перед теми правилам игры, по которым мы жили в предыдущие годы. Он уже не был рабом, хотя и не стал еще полностью свободным человеком. С первых лет своей самостоятельной, взрослой жизни, со студенческой скамьи он дерзал. Дерзанием стал и его дипломный проект, скромно названный «Новым элементом расселения», и его работы над проектами «города будущего», которые лежали в основе кандидатской, а позднее в более широком плане и докторской диссертации, наконец, работы последних пятнадцати лет его жизни, посвященные принципам планировки городов в современных условиях, а позднее новому Генплану Москвы.
Умный, живой, талантливый, всем интересующийся, Леша обладал к тому же неуемной энергией, которая подстегивалась его немалым честолюбием. Он любил блистать и не скрывал этого, но умел блистать по-настоящему: своей речью, пером, своей живой и темпераментной красотой. Его энергия сочеталась с большой инициативностью — желанием и умением строить новые планы, а затем воплощать в жизнь, какого бы труда это ни стоило. Вокруг него всегда кружились его друзья и единомышленники, обожавшие его, преданные ему и много помогавшие во всех делах. Но и сопротивление было всегда не меньшим. Леша, как и Эльбрус, обладал способностью создавать себе не только преданных друзей, но и врагов. А это оказалось и не трудно в той серой, сервильной среде, в которой ему приходилось работать. Пока рядовой, молодой архитектор мастерской Моспроекта-2 планировал и застраивал дальний тогда район Гольяново, сначала пятиэтажками, затем девятиэтажными башнями, к нему относились хорошо. Но когда он приобрел мировую известность своими проектами городов будущего, своими яркими книгами, переведенными на многие языки, то, естественно, стал мешать. Ему начали ставить палки в колеса, особенно, после перехода в Институт Генерального плана Москвы, где проработал до конца жизни. Часто у него возникали конфликты с руководством этого института, которое считало «не по чину» независимость и самостоятельность суждений Леши, его способность идти наперекор общепринятым мнениям.