Он теперь не очень мучился: когда начинались сильные боли, ему кололи промолол и другие наркотики. Врач сказал мне, что смерть может наступить в любой день. Я боялась пропустить этот день — хотела быть с ним до конца. Но случилось так, что мне не пришлось закрыть ему глаза. Накануне дня его смерти, утром, Леша был у него, вечером позвонил и сказал, что состояние отца без изменений и отговорил меня ехать на ночь. Я решила отправиться утром, тем более, что совсем поздно вечером Эльбрус добрался до телефона и позвонил мне, сказал, что чувствует себя сносно, пил крепкий чай и ждет меня завтра. А наутро, в семь часов, мне позвонила сестра и попросила приехать, потому что ему плохо. Как странно бывает иногда: я не поняла, не могла понять, что это конец. Пока я собралась и приехала, он уже умер. Наверное, его не стало, когда мне позвонили, но мне побоялись сразу сказать.
Случилось так, что около него оказалась я одна. (Леши не было на работе и пришлось передать ему печальную новость, позвонила и брату Леве.) Эльбрус лежал на кровати. Лицо его стало спокойным и красивым. Я поцеловала его и села около. Слез не было — выплакала накануне, наверное, в предчувствии смерти. Просто все было пусто и страшно внутри. Вскоре приехал Лева, а за ним и Леша. Они поспешили отправить меня домой на машине, а сами занялись устройством печальных дел. Я осталась дома одна, усталая и опустошенная. Ушли в прошлое сорок восемь лет, прожитых вместе с Эльбрусом, практически вся жизнь. Эти годы были разные, то горькие, то радостные, но редко спокойные.
Понемногу приходили мои друзья, Женечка, товарищи по работе. Я отвлекалась на разговоры с ними, поила их чаем, и все приобретало обыденный характер. Не могу не вспомнить о странном происшествии этого дня. Примерно за год до болезни Эльбрус подарил мне на рождение великолепные бусы из венецианского стекла, сделанные одной украинской художницей. Они были очень красивы и тяжелы. Чтобы нитка не порвалась, Эльбрус нанизал их на толстую капроновую леску. Я постоянно (и во время болезни Эльбруса тоже) носила их. И вот в день его смерти, когда часов в пять мы сидели за столом с кем-то из гостей, эти бусы вдруг сами по себе, без малейшего прикосновения рассыпались — леска порвалась. Я не суеверна, но на этот раз почувствовала, что это какой-то знак от Эльбруса, знаменующий конец нашей многолетней связи, что отныне я осталась одна.
Леша спешил с похоронами. Ясный и четкий во всем, он считал, что для всех нас, и прежде всего для меня, будет лучше скорее совершить печальный обряд, и он совершился 7 марта. Был пронзительный, ясный, солнечный день, небо было чисто голубое, снег блистал на солнце, когда мы ехали в автобусе в морг больницы, а потом, после короткой гражданской панихиды, в крематорий Донского монастыря. В больницу приехали несколько друзей Эльбруса, официальные представители МОСХа с венком. Выступления звучали и в морге, в крематории. Народа, в общем, пришло много, человек тридцать пять — сорок. Эльбрус лежал в гробу красивый, мало изменившийся, с четко вылепленными чертами лица. Страдания последних месяцев жизни, искажавшие мукой его живое лицо, не оставили следа на его мертвом лице. Он уходил от нас таким, каким мы его знали, и от этого расставание становилось еще тягостнее. При прощании я долго гладила его холодный высокий лоб и затем поцеловала его.
На поминки собралось человек сорок, но Леша и Алла устроили все как надо, освободив меня совсем от этих забот. В этот раз я убедилась, насколько мудр обычай устраивать поминки, как он облегчает страдания близких и вместе с тем подводит итог жизни ушедшего. Мы хорошо, добрыми словами помянули нашего Эльбруса, и он, как-то целиком, встал перед моими глазами со всеми своими неповторимыми чертам. Приехала из Харькова его племянница Зефира, которой мы когда-то помогали во время учебы в университете, его племянник Таймураз из Владикавказа (тогда еще Орджоникидзе). Первый мой день после похорон Эльбруса прошел быстро. Усталая, я свалилась с ног и заснула. Леша остался ночевать и прожил у меня неделю. Потом я сама отпустила его домой.
И здесь мне впервые довелось по-настоящему ощутить дружеское тепло рук тех, кто окружал меня и всячески старался скрасить мою боль. Кроме Леши и моего любимого Мити, который часто навещал меня, оставался ночевать, это была милая Женечка, моя сестра и самый верный друг (с ней мы прошагали по нашей сложной жизни с начала тридцатых годов), ее муж Николай, мой дорогой брат Лева, тоже часто навещавший и ночевавший у меня, мои друзья и сослуживцы, ученики, тогда еще молодые женщины Ада Сванидзе, Таня Осипова, Ира Пичугина, Нина Хачатурян, с которыми я должна была дальше шагать по жизни, работать, делить тревоги и заботы моей работы. Все они, посещениями, телефонными звонками скрашивали мою жизнь, облегчали мою тоску и ужас одиночества.