Еще одно важное событие моей жизни — мой семидесятилетний юбилей. Я не очень хотела его справлять, но мои товарищи и ученики, которых накопилось к этому времени довольно много, настаивали на том, чтобы его устроить. Пришлось подчиниться. Зина тоже хотела отметить мой юбилей, но тут возникло неожиданное «препятствие». Оказалось, что через пять дней после меня должно было исполниться семьдесят лет и А.Н.Чистозвонову, который не собирался его отменять, да и Зина не хотела. Получилось, что отмечать мой юбилей в Институте неудобно, а обоих вместе чествовать нежелательно. Хитроумная Зина решила провести празднование в университете, благо после А.И.Данилова заведование кафедрой перешло к ней. В результате мои товарищи по институту и университету устроили мне на истфаке, где прошла большая часть моей жизни, великолепный, теплый, я бы сказала, ласковый юбилей. Было множество выступлений — от кафедры и сектора, от всех других кафедр университета, от многих вузов и моих учеников, разбросанных по Союзу. Были веселые стихи, рисунки, море цветов. И я как-то оттаяла душой, стало мне снова тепло и даже какая-то радость зашевелилась в душе. Жалко было, что Эльбрус не дожил до этого дня, чтобы порадоваться со мной. Были со мной Леша и Митя, который все это снимал на фото. Потом был чай с пирогами, такой же теплый и приятный. Наверное, это было последнее по-настоящему радостное событие за последние годы моей жизни.
1984 год прошел для меня хорошо, я стала немного приходить в себя, строить какие-то планы. Чувствовала себя хорошо, все хвалили мою книгу, пробудились какие-то новые планы и надежды. Но, как я уже давно знала, человек не должен радоваться и ощущать себя хоть на минуточку счастливым. Но боги ревнивы к человеческому счастью и не терпят его долгого торжества. Это был маленький перерыв, просвет, который судьба мне послала, чтобы вскоре напомнить о себе новыми, еще более горькими бедами.
Первая половина года началась с беды. В феврале или марте 1985 года у Жени — моего самого близкого друга и сестры, случился инсульт. К этому времени она уже разъехалась с первой невесткой и жила в выменянной трехкомнатной квартире с сыном, его второй женой и двухлетней новой внучкой. Жилось ей нелегко: она снова сидела с маленькой девочкой. И видимо, это было ей уже тяжело. Жене шел уже семьдесят второй год, изношенное сердце и старая сердечная аритмия, а главное — тоска по старшей внучке, встречи с которой были ей запрещены прежней невесткой и ее матерью. А Женя так была привязана к девочке. И вот она надорвалась, слегла, потеряла речь и движение в одной стороне тела. Ее нужно было положить в больницу, но дети не дали, стали выхаживать ее дома. Однако дома такую болезнь, как известно, лечить трудно — без капельницы, постоянных уколов. И Жене становилось все хуже. Сначала она была в сознании, хотя и не могла говорить. Леша, очень любивший ее, несмотря на свою вечную занятость, проявил большое внимание, привез хорошего врача, но тот сказал, что болезнь тяжелая и будет прогрессировать, что надо в больницу. А пока шли разговоры об этом, Жене стало хуже. Она потеряла сознание и скончалась через две недели после начала болезни. Горе снова оказалось непомерно большим: ушел друг юности, один из немногих родных людей, с которым я могла всем поделиться, моя старшая, такая разумная, добрая, милая сестра, спутник всей моей жизни, может быть, самый близкий человек из всех, кто оставался. Мне снова пришлось переживать недавно пережитое. И как после смерти Эльбруса я тосковала от ощущения невосполнимой утраты и от сознания своей вины перед ней, что не спасла ее, не отняла у смерти. Все думала о ее жизни, столь трудной, иногда даже мучительной, столь незаслуженно тяжелой для такого прекрасного, достойного во всех отношениях человека. Смерть ее казалась мне особенно нелепой, несправедливой, жестокой.
Первая половина 1985 года прошла под знаком этой новой беды. Леша и Алла постарались меня как-то отвлечь. Алла стала организовывать мне шитье нового зимнего пальто — в тогдашних условиях всегда дело сложное. Помогла купить материал, мех, нашла портниху. Затем убедила пошить летние платья, так как со времени смерти Эльбруса я ничего не шила и сильно пообносилась. Все эти хлопоты, хотя и занимали меня, не снимали тоски. Даже события, связанные с апрельским пленумом ЦК 1985 года, на котором впервые прозвучали призывы М.С. Горбачева к «перестройке» и «гласности», поначалу мало затронули мою душу. Во-первых, не покидало ощущение, что жизнь моя прожита и все это уже не для меня. Во-вторых, опыт хрущевской «оттепели» внушал сомнение в возможности скорой реализации намеченных изменений и неуверенность в том, что нас ждут серьезные перемены. Я, конечно, всем сердцем сочувствовала тем, кто начинал снова раскачивать наше застойное общество, и с симпатией восприняла Горбачева на посту генсека — впервые увидела в этой роли живого, подвижного, сравнительно молодого человека, с приятной улыбкой, живыми быстрыми глазами, свободной речью, не скованной заранее составленной бумажкой. Но все происходящее воспринимала несколько отстраненно, как не относящееся напрямую ко мне. Как я ошибалась!