Покончив с «Историей Европы», которая все лежит, теперь уже в типографии, я начала работать над новой монографией — продолжением своей первой работы об английском парламенте. Труд большой, интересный, но не знаю, удастся ли его закончить. Лет много, сил мало, а сделать надо еще много. И вот сегодня, в 1991 году, мой путь в науке кончается: весной 1990 года я ушла на консультантскую ставку, стала пенсионеркой. Конечно, мне было тогда семьдесят шесть лет и, наверное, пора, пора и честь знать, но до самого последнего момента я работала за двоих, много думала, много писала, жила напряженной жизнью. Осенью 1989 года с большим интересом и очень активно участвовала в конференции по французской исторической школе «Анналов» со всеми ведущими ее представителями, которые приехали в Москву на эту конференцию; во встрече с американскими медиевистами тогда же, в октябре 1989 года, а в апреле 1990 года, совсем перед уходом на пенсию, я провела уже в институте интереснейшую конференцию на тему «Власть и политическая культура в средневековой Европе»[62], которая длилась четыре дня. В ней впервые в нашей историографии был поставлен вопрос о роли государства в воспитании еще в средние века определенных навыков социального общежития у людей, правовой, политической, идеологической культуры. Особое место здесь заняли сословно-представительные собрания, как учреждения, в которых исподволь выковывались средства компромиссов и консенсуса, гасившие в какой-то мере вспышки открытого насилия и на арене этих собраний, и вне их.
Но все эти усилия и полезные дела не спасли меня от предложения уйти на пенсию. Все мне говорили тогда и говорят теперь, что я буду работать по-прежнему, что ничего не изменилось в моей судьбе. Но для меня это все равно был какой-то грустный рубеж, еще одно напоминание, что жизнь уходит и надо подводить ее итоги. И сделать это невозможно, не вернувшись к тому удивительному социально-политическому фону, на котором проходили последние годы моей жизни. Если до 1987 года я была погружена в свое горе и мало ощущала происходившее вокруг, то с этого времени все больше и больше вовлекалась в захватывающий ритм развертывавшейся перестройки.
Глава 57. Итоги
Когда я начинала писать эти свои воспоминания, шел 1985 год. Тогда еще только ощущались те бурные перемены, которые сегодня окружают нас. Прошло пять лет, и каких лет! Во введении к своим воспоминаниям я каялась в своем «конформизме». Теперь, наверное, надо покаяться и в другом, хотя, видит бог, многое из того, что открылось теперь нашим глазам, я давно уже знала или если не знала, то чувствовала. Произошел взрыв, который должен был произойти давно, еще после XX съезда. Но тогда его предотвратили, почву кое-как укрепили, восстановили зыбкое и фальшивое равновесие. Хрущев не смог по самой своей природе, по воспитанию и образу мысли, довести начатое дело до конца. Возле него не нашлось людей, которые поддержали бы его и подтолкнули идти дальше. Напротив, сильнее оказались те, кто не хотел перемен, не хотел смотреть вперед, но мечтал лишь с комфортом дожить свой век.
Время остановилось, и еще тридцать лет мы просидели в нелепом обществе, торжественно нареченном «социалистическим», развитым или «реальным социализмом», все более нищали, деградировали материально и морально, превращались в больное общество, в котором таяли и улетучивались, как пыль, его здоровые элементы. И вот в 1985 году эта деградация стала ясна всем, от верхов до низов. Я давно уже изумлялась, как можно в течение семидесяти лет насиловать экономические законы политическим волюнтаризмом, ведь они должны взбунтоваться; ведь созданные у нас производственные отношения, основанные на насилии, на возрождении феодализма, перекошенные и извращенные, закрывают путь здоровой экономике. Когда-то она должна была заявить о себе. И заявила. Стало ясно, что страна накануне глубокого экономического и финансового кризиса, что она не может обеспечить нормального существования своим гражданам, выдержать безумную гонку вооружений в соревновании с США, гигантские стройки, безвозмездную помощь нашим друзьям и союзникам во всем мире. Все поняли, что жить так дальше нельзя. В этом вынуждена была признаться и сама партия устами своего нового генсека Михаила Сергеевича Горбачева, провозгласившего на апрельском пленуме 1985 года необходимость решительной перестройки всего уклада нашей жизни.
Впервые за многие годы мы узнали непосредственно от наших руководителей, что если судить по уровню развития экономики, уровню детской смертности, по средней продолжительности жизни, то наше место в хвосте даже не слишком развитых стран. Что люди живут у нас плохо, что производство падает, что в казне нет денег, что у нас инфляция не хуже, чем в капиталистических странах. Были указаны и причины: отсутствие гласности, догматизм всех наших установок, командно-административная система управления, давившая все живое и прогрессивное в производстве и в культуре, жесткая уравниловка, благотворная для бездельников и никак не поощряющая тех, кто честно трудится, стремится к повышению результативности своего труда. По мере развития гласности мы все больше и больше узнавали о черных дырах нашей действительности, о слабости нашей медицины, школы, высшего образования, о страшной коррупции, масштаб которой представить даже трудно. Все чаще звучали слова о диких деформациях нашего социализма, вопросы о том, можно ли наш строй вообще называть социалистическим? Естественно, возникал вопрос и о причинах того, почему светлая мечта человечества обрела столь страшное воплощение. И тут пришлось обратиться к истории.
62
Материалы конференции опубликованы в сб: Власть и политическая культура в средневековой Европе. М., 1992.