Первые годы после 1985 года меня больше всего волновала мысль, как случилось, что в этой страшной буре я уцелела, я, дочь своего отца и жена своего мужа? Как уцелел Эльбрус? Как, наконец, сумела добиться определенного успеха в науке, пусть скромной известности в своей области. И сейчас не нахожу убедительного ответа на этот вопрос. Что я оставалась в поле зрения НКВД, куда меня вызывали, это ясно. А теперь, ознакомившись с делом отца 1937 года, я только убедилась в этом. Дочь «врага народа» и жена арестованного Эльбруса, я лишь случайно (это тоже ясно) избежала гибели. Что мои ближайшие родственники, с которыми я жила, были Иковы и Матовы, разделявшие идеи меньшевизма — это также было всем известно. Что все, кто окружал меня на работе — знали о моих родственных связях — это тоже неоспоримо. Что же спасло меня в разразившейся катастрофе в тридцатые годы, в кампаниях космополитизма в начале пятидесятых годов? Не знаю, может быть, моя счастливая звезда, может быть, то, что не нашлось доносчика или человека, который активно хотел бы уничтожить меня, или же его величество случай: тот следователь, что вызывал меня в 1936 году, может быть, сам погиб в вихре репрессий. Мое дело где-то затерялось, а вместе с ним и мой след в НКВД. А позднее счастливое разрешение дела Эльбруса повлияло и на мое. Все может быть, но то, что чаша сия миновала меня — это чудо, за которое мне остается горячо благодарить судьбу.
Теперь меня мучит другой вопрос. Вся моя сознательная жизнь прошла в послеоктябрьский период и тесно сплетена с его семидесятилетней историей. Каковы бы ни были мои родственные связи, но я училась в советской школе, в советском вузе и в каком — историческом! Я воспитывалась на догматах «Краткого курса ВКП(б)» и ригористично истолкованной идеологии марксизма-ленинизма. Пусть мне больше, чем другим, известна оборотная сторона происходящих событий, но вместе с тем, в какой-то части души сохранялась вера, по крайней мере до семидесятых годов, что мы строим социализм, что мы улучшаем жизнь, что мы идем вперед. Вместе со всеми моими соотечественниками я пережила боль и горечь страшной войны со всеми ее тяготами и мучениями, жадно читала и слушала фронтовые сводки, восхищалась и гордилась победами. Ни разу не возникало желания откреститься от всего этого, зачеркнуть все, что было, вымазать черной краской. Я не любила Сталина, но вместе со всеми верила в его ум и волю, его большую роль в победе, хотя и не могла простить ему его молчание 22 июня и последующие десять дней, его жестокость, грубость, насаждавшийся сверху антисемитизм. После XX съезда его образ был зачеркнут для меня, но я не могла как историк откинуть реалии Октябрьской революции как великого события в истории. Там, где революция, думала я, там неизбежны и кровь и насилие, люди, попавшие в эти жернова, неизменно оказываются ее жертвами, даже если сами начинали ее. Моя судьба сплелась с революцией, стала неотделимой от нее, и какая-то часть моей души и ума принадлежит ей. В эпоху «застоя» жить было легче, но отвратительнее. Запах тленья витал над нами, революция кончилась, испускала последний дух, хотя все еще называлась революцией. Жизнь текла обыденно и скучно, нарастало ощущение приближающейся катастрофы. Но и тогда я не искала утешения в диссидентстве, не помышляла об отъезде из СССР, когда началось это новое движение. Мне и помыслить было невозможно оставить Родину, страну, с которой пусть горько сплетена вся моя жизнь.
И что же теперь? Печальный свет сегодняшнего дня безжалостно освещает все углы прошлого, пустоту идеалов, за которые отдавались жизнь и честь, тупиковость семидесятилетнего пути и, следовательно, также и моей жизни. Сброшены с пьедесталов не только Сталин и сталинисты, которых я давно повергла в прах в своей душе, но и Ленин, и Маркс, под сомнение поставлена та историческая теория, на основе которой я писала свои работы. Ужели моя жизнь прожита зря: не то писала, не тому учила, не так, как нужно, понимала прошлое?