Смерть мамы в 1957 году у меня на руках от тяжелой, мучительной болезни, стала едва ли не самым страшным горем моей жизни, от которого я не могла оправиться много лет. Такова была моя мама, которой я обязана бесконечно многим: своей жизнью, своим воспитанием, воспитанием моего сына, тем, что была окружена постоянной заботой и любовью от первых моих дней до последних дней ее жизни.
Папа мой, от которого жизнь навеки оторвала меня, когда мне минуло двадцать два года, тоже был человеком замечательным. Владимир Осипович Цедербаум (революционный псевдоним — Левицкий), уроженец Петербурга, принадлежал к большой высокоинтеллигентной семье, многие члены которой сыграли значительную роль в русском революционном движении. Он был родным, самым младшим братом Юлия Осиповича Мартова, сподвижника В.И.Ленина по созданию «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» и многие годы его близкого друга. Его второй брат, Сергей Осипович, по псевдониму Ежов, был тоже известным революционером (левым меньшевиком), а старшая сестра Надежда Осиповна вышла замуж за известного революционера Сергея Николаевича Кранихфельда, который прославился тем, что, получив наследство от какого-то богатого родственника, все отдал на нужды революции, хотя имел семью — жену и троих детей. Еще одна сестра папы (тоже старше него), Лидия Осиповна, вторым браком была замужем за известным правым меньшевиком Ф.И.Даном.
Живя в такой семье, мой папа не мог не стать революционером. В своих воспоминаниях, изданных уже после революции, он живо описал, как, будучи еще маленьким гимназистом, бегал по поручению брата Юлия с конспиративными записками к В.И.Ульянову и обратно, тоже в качестве «порученца».
Семья папы была более респектабельна, чем семья мамы. Его дед, Александр Иосифович Цедербаум, известный еврейский общественный деятель, еще в XIX веке выступал как сторонник постепенной ассимиляции евреев, был издателем первой в России еврейской газеты «Гамелиц», пропагандировавшей эти идеи, за что получил звание потомственного почетного гражданина и право жительства в Петербурге. Этим званием и привилегией пользовался и мой дед Иосиф Александрович, агроном по образованию, долгое время работавший в качестве торгового представителя или служащего представительства какой-то русской фирмы в Турции. Прожив там много лет, дед женился на молодой девушке-сироте из греческого города Салоники, воспитанной на французский лад в католическом монастыре в Стамбуле, — красавице, ставшей затем матерью семейства, о котором идет речь.
Дед был человеком либеральных убеждений, но отнюдь не революционером, бабушка — заботливой матерью и домашней хозяйкой, далекой от общественных дел. Но когда их дети, один за другим, стали уходить в революцию, родители не препятствовали им в этом, помогали материально, иногда прятали от полиции во время обысков нелегальные брошюры и документы, чтобы спасти детей от арестов.
Я не знала своих деда и бабушку. О других членах семьи расскажу позже, а теперь вернусь к моему необыкновенному папе, который за двадцать два года постоянно прерываемого общения с ним, дал мне знания, привил понятия, воспитал чувства, которые сделались моими на всю жизнь.
Папа был небольшого роста, очень худой, можно даже сказать щуплый, сильно сутулился и потому казался старше своих лет. Но лицо у него было чудесное: интеллигентное, тонкое, с красиво вырезанным небольшим ртом, невысоким, но хорошим лбом. Он носил небольшую рыжеватую бородку и усы. Волосы же его были черные, жесткие, стоявшие щеточкой, и в них рано появилась седина. Наибольшее впечатление производили глаза — небольшие, чисто голубого, бирюзового цвета, светившиеся добротой, теплотой и вместе с тем источавшие непоколебимую твердость и прямоту.
Когда я стала постарше, мне иногда казалось, что в его лице проглядывало какое-то сходство с каноническим обликом Христа. Может быть, потому, что жизнь его была исполнена тревог и мучений, переносимых им с удивительным для его слабых сил мужеством.
От него исходил некий внутренний свет, неудержимо привлекавший к нему людей. Несмотря на свой отнюдь не мужественный вид, он, мне кажется, очень нравился женщинам. Среди них у него было много друзей и даже обожательниц. Наверное, их привлекали прежде всего его душевные богатства, его, казалось, неисчерпаемые познания в самых разных областях, его светлый взгляд на мир и людей, его прямота и бескомпромиссность во всем, что он делал и думал. Его обаяние захватывало даже таких людей, для которых он, казалось, должен был бы быть совсем непонятным и чужим. Так, после одного из его очередных арестов (уже в советское время), как-то вечером, к нам в дом явился и спросил маму какой-то странного вида человек, с крючковатым носом и довольно неприятной физиономией. Когда мама, после некоторых колебаний, впустила его к нам в комнату, он сообщил, что приехал из Ржева и привез нам гостинец — большой мешок с изюмом и орехами, якобы по поручению папы. Зная, что папа находится в Бутырках, мама отказалась взять посылку, опасаясь какого-либо подвоха. Тогда наш гость откровенно признался, что папе ничего не известно о посылке, а привез ее нам в подарок он сам, вор-домушник, всю жизнь существовавший этим промыслом и в тюрьме случайно оказавшийся (вместе с целой компанией воров) в одной камере с папой. Сначала они относились к нему с полным пренебрежением, но, узнав поближе, нежно полюбили его и, когда наш гость вышел на волю (он был выслан в Ржев), поручили ему втайне от папы что-нибудь отвезти его семье, о которой он им рассказывал. В ответ на отказ мамы взять посылку этот пожилой вор опустился перед ней на колени и со слезами на глазах стал умолять ее принять подарки, уверяя, что они не украдены, но куплены на честные деньги в благодарность папе за его человеческое отношение к сокамерникам. Маме пришлось взять подношение. А когда папа вернулся, то со смехом подтвердил свои «дружеские» отношения с этими ворами.