Мои вещи были собраны. Я стоял у окна и ждал Олю, разглядывая пейзаж, уже выученный за период, проведенный в клинике. С крыши капало. Весна роняла лучи на растрескавшийся асфальт. По дороге шел маленький ребенок с фиолетовым портфелем. Сверху над ним летела черная птица. В этой реальности все было таким же, словно и не могло быть другой жизни вне ее. Было слишком много деталей, которые жили сами по себе. Ребенок, который целенаправленно куда-то шел, птица, которая высоко летела, и лучи солнца, которые перемещались от движения земли по орбите. Жизнь не ограничивалась палатой и коридором до места питания и туалета, а за окном можно было гулять не на десяти сотках огороженной земли, к которым я начал привыкать.
– Ну, что, готов? – спросил меня санитар.
– Угу, – сказал я, дежурно улыбнувшись.
– Тебя выписывают? – взбудораженно спросил пациент. – Его выписывают? Выписывают, да?
– Сядь на место! – строго произнес санитар.
Пациент сел на кровать, качаясь на месте, через силу опуская голову вниз и резко отдергивая вверх, но взглядом держась за меня.
– Не обращай внимания. Он здесь навсегда.
Последняя фраза меня насторожила. Я замедлился, отвлекшись на размышления. Абсолютные понятия порой выбивают из колеи, когда осознаешь, что есть вещи, которые нельзя исправить. Они вроде всего лишь слова, но важно здесь не сочетание звуков, а их значение. И это пугает. Потому что однажды привыкаешь к словам, после которых не следует действий, а потом чувствуешь на себе, что они вдруг оказали серьезные последствия, а ты стоишь как вкопанный и понимаешь, что уже ничего не изменить. И жизнь прошла, и людей не вернешь, и мечты о будущем в прошлом, и человек, которого в себе ищешь, давно стал другим. Ты опоздал жить. Взял билеты на ряд с местами, которых нет.
На последнем барьере, отделяющем мир сумасшедших от мира нормальных, мне повстречался старый знакомый. Его вели из наблюдательной палаты в общую.
– Эй, мужик, слышишь? – произнес я. – Кто меня ждет? Слышишь?! Кто меня ждет? Кто?
Кричал я, но он не реагировал, а лишь смотрел в пустоту стеклянными глазами. Аминазин понизил скорость передачи нервных импульсов в головном мозге, и он практически ни на что уже не реагировал. В ближайшие дни он мог разве что существовать. Возбудимость погасили. Я расстроенно опустил голову и пошел на выход. Решетку открыли. Сделав шаг, я увидел перед собой женскую обувь и в ней – человека. Оля смотрела на меня, а ее глаза блестели от накативших слез. Я ничего не стал говорить. Оправдания вызвали бы агрессию, а объяснения – слезы. Молчание стало лучшим выходом. Многим людям стоило бы ему научиться, вместо того, чтобы что-то говорить и пытаться логикой достучаться до эмоциональной стороны человека, которая уже вызвала реакцию.
Мы в тишине ехали домой. Оля проглотила свою боль. Или обиду. Я не знал, что она чувствовала. По-человечески я ее понимал, и мне самому было неприятно от того, что между нами происходило, но я ничего не мог изменить. Даже когда я не хотел ее расстраивать, обстоятельства сами складывались не лучшим образом. Порой я даже ненавидел себя за то, что от моих действий страдали люди. А было уже немало людей на моей совести, которой хотелось освободиться от того, что было бесповоротно сделано. Даже если это другая реальность, то в ней уже все неизменно и навсегда.
В отношениях с женой у меня было пасмурно, но на пороге дома, сходя с ума от радости, меня встречал пес. Он носился, будто случилось что-то невероятное, а я натянуто улыбался, глядя на него и думая о чувствах Оли. Затем повернулся к ней. Обнял. Она на пару секунд замерла, не зная, что делать, после выронила сумку с ключами из рук, обняла меня в ответ и заплакала. Напряжение в ней получило разрядку. Я впервые за долгое время облегченно улыбнулся, понимая, что наконец-то хоть что-то сделал для нее.
Также в молчании мы разошлись. Она занялась домашними делами, стараясь дать мне время и возможность первому заговорить, а я ушел в кабинет, чтобы подумать и прийти в себя. В кабинете ничего не изменилось с моего отъезда. Пройдясь по комнате, я постарался почувствовать, что за человек в нем был. Кругом по кабинету располагался шкаф с книгами. Психология, педагогика, справочники по психиатрии, филология, школьная литература, много книг по медицине на тему нервной деятельности, остеология, физиология, дидактика, менеджмент, маркетинг, политология и еще много всего. Одно прослеживалось однозначно: его интересовал человек, как он функционирует и как им управлять. Были напечатаны речи с корректировками от руки, пометки в блокноте на политические темы. Стояла доска для рисования маркером, на ней синим цветом был нарисован график с осью координат. Стоял штатив, а на столе лежала профессиональная видеокамера. На столе, среди прочего, я заметил ноутбук, которым уже пользовался. Покопавшись в нем, нашел фотографии. Со снимков улыбались счастливые лица, мое и Оли. Фотографии с отдыха на море, фотографии с собакой, с детьми, с каких-то выступлений и тренингов. Человек был явно начитанным и активным.