– Ты меня слышишь? – Оля провела рукой перед моими глазами. – Все хорошо? Слышишь?
– Что? – отвлекся я.
– Как ты себя чувствуешь?
– Не знаю. Смущенно. Это странно…
– Что странно?
– Его поведение.
– Ты серьезно? Мы вообще-то в психиатрической клинике находимся.
– Да нет. Любой бред эгоцентричен и находится в пространстве личности самого больного, а его фабула была вне его личности. Его слова никак не были привязаны к нему.
– Что?! Ты видел его? Совершенно безумные глаза. И если это не бред, то кто тебя ждет? Ты знаешь?
– Не знаю…
– Завязывай играть в доктора. Хватит! Сколько можно?! Ты же не врач, не психиатр и не психотерапевт! Да и что ты знаешь о бреде?!
– Все.
– Ой, все! С меня хватит! Я больше так не могу.
Оля развернулась и пошла прочь. Я смотрел ей вслед и видел только нервное поведение, выражающееся в резких, рваных движениях. В них больше не было плавности и прежней грации, а только повышенная возбужденность, выражающаяся пасмурной резкостью. Каблуки быстро отстукивали по бетону. Дверь хлопнула, и на пару секунд наступила полная тишина, будто весь мир больше не знал, что сказать.
Во время ужина я все еще думал об инциденте. Меня больше волновало то, что говорил пациент, чем то, что Оля не выдержала и ушла. В моей памяти этого человека не было. Да и почти ничего, кроме прошлых жизней, тоже. Я помнил, как отец дважды отводил меня в новую школу, как возникали конфликты с одноклассниками, как я влюблялся в разных девушек, как пробовал жить самостоятельно и заработать денег, но никак не мог вспомнить эту жизнь, которую я сейчас жил. Все, что удалось воскресить, так это то, как я писал для самого себя записку, которую мне показывал Семен Алексеевич. Но, раз у меня, по словам психиатра, ретроградная амнезия, то я все равно должен начать что-то вспоминать из детства, ведь любой амнезии свойственно хронологическое вспоминание и никакое другое. События, предшествующие амнезии, чаще всего, вообще никогда не вспоминаются, но из всего огромного объема воспоминаний мне удалось восстановить только это. Так вот, именно это больше похоже на бред, чем то, что кричал пациент.
Перед сном всем пациентам клиники выдавали таблетки. Никто не отказывался. Если происходили отказы, то, как правило, либо днем, либо только на начальных этапах лечения. Все ценили сон. Никому не хотелось бодрствовать ночью, когда нет даже тех минимальных развлечений, которые есть при свете дня. Да и санитары спасибо не сказали бы. Просто привяжут к койке в наблюдательной палате, и придется лежать там всю ночь, належивая пролежни. Так что лучше вести себя максимально тихо и ни к кому не приставать. Я знал это из прошлого опыта, который в этой жизни для всех был non grata.
В окна проникал свет луны. Пациенты лежали по кроватям. Кто-то спал и видел сны, кто-то храпел и точно не видел, потому что во время храпа сны не снятся, а кто-то просто лежал с открытыми глазами. К последним относился и я. Мне начало казаться, что зов пациента был каким-то знаком, возможно, из прошлой жизни. Может быть, из другого мира… При этой мысли я подскочил на кровати. Один из пациентов замычал. Я лег на бок и повернулся к нему спиной, чтобы он не видел во мне опасности и не поднимал шум. Все это видел другой пациент, на которого смотрел я и который смотрел на меня, также лежа на боку. Мы молча смотрели друг на друга. В какой-то момент я поймал себя на дереализации: было ощущение отсутствия мыслей в голове и нереальности происходящего. То были очень странные чувства при прямом контакте глаза в глаза с психически больным человеком. Через мгновение ощущения перетекли в тревогу. Я вспомнил, как нам на лекциях рассказывали, что психически больным людям не смотрят в глаза, и сразу же повернулся лицом к потолку. Меньше всего я хотел провоцировать какие-то действия на себя, особенно ночью. Психически нездоровые люди в период болезни нередко живут инстинктами, а в животном мире взгляд глаза в глаза – это попытка доминирования и призыв к бою, поэтому прямой взгляд может вызвать мощнейшую агрессию. И самое неприятное то, что психически больные люди расторможены физически, поэтому вызванная по глупости агрессия может стать последним, что промелькнет перед глазами, когда чахлый старик накинется с железной хваткой на незащищенное горло. Мое сердце колотилось. В палате ничего не происходило. Все пациенты лежали и пребывали в спокойствии.
В голову начали закрадываться мысли о том, почему все же я не помню эту жизнь и не могу вспомнить больше ничего, кроме записки. Возможно, я ее вспомнил из-за возникшего стресса, но воспоминание не было моим собственным, а было воспоминанием того человека, который прожил жизнь в этом мире до меня. Мозг ведь его, а не мой. Поэтому, используя чужую энграмму, мое сознание смогло добыть то, что находится в закрытой области памяти, которая не проявляет себя, чтобы я не сошел с ума из-за конфликта автобиографической памяти. Автобиографическая память является гарантом психического здоровья человека, без нее человек потеряет свою идентичность. А потеряв способность себя определить, человек деградирует, грубо говоря, до животного. Поэтому я и не помню ничего! Вроде бы все логично.