Паркер села, твердо поставила обе ноги на пол и повернулась к доктору. В голове у нее все поплыло. Она пришла сюда только ради Джулии и была уверена, что никто и никогда не сможет ей помочь. Но Элиот говорил так, словно и впрямь стоило попробовать. Может быть, она все-таки не безнадежна?
Уже очень давно она не чувствовала ничего подобного.
– Дело вот в чем, Паркер. – Голос Элиота прозвучал очень мягко. Паркер вытерла глаза и взглянула на него. – Все это не означает, что вы в чем-то ущербны. Это означает только то, что ваше сознание приспособилось к ощущению постоянной угрозы. Это адаптационный механизм.
– По-моему, это и есть ущербность, – сказала Паркер с глубоким, судорожным вздохом. – Классно. Выходит, я дважды калека. Лицом и разумом.
Элиот поцокал языком.
– В том или ином смысле мы все искалечены. Просто большинство людей называют это «опытом». У вас такого опыта оказалось слишком много. С отцом. С матерью. С Ноланом.
Она кивнула.
Неожиданно Паркер почувствовала, как Элиот взял ее руки в свои. Кисти у него были теплые, с легкими мозолями на подушечках пальцев. Как будто он в свободное время играл на каком-то музыкальном инструменте. Элиот быстро пожал ей руку и отпустил.
– Паркер, у тебя есть все основания никому не доверять, – негромко сказал он. – Никто не вправе винить тебя за настороженное отношение ко всему вокруг. Но бояться нечего. Обещаю, что если ты сумеешь хоть немного поверить мне… если сумеешь рискнуть… я сделаю все, чтобы тебе помочь.
– Как? – выпалила Паркер, не сомневаясь, что покраснела до ушей.
– Мы будем работать вместе. Любая терапия начинается с познания себя. Я попрошу тебя подумать над тем, как именно твои привычки, мировоззрение и особенности твоего характера приспособлены для того, чтобы помогать тебе жить и защищать от угроз. После этого спроси себя честно, помогают они тебе или причиняют вред. Например, когда ты чувствуешь приближение головной боли, постарайся сфокусироваться на чем-то, что находится прямо перед тобой. На чем-нибудь реальном, скажем, на своей руке, и постарайся удержаться в реальности. Кажется, пустяк, но, поверь, это помогает.
Паркер всматривалась в его лицо. Элиот выглядел подкупающе искренним. Больше всего на свете ей хотелось ему поверить. Поверить, что ее жизнь не всегда будет такой безнадежной, такой мучительной. Поверить, что она не обречена до конца жизни быть одинокой. Поверить, что может быть – а вдруг? – когда-нибудь все снова будет хорошо.
12
Вечером этого же дня, после нескольких часов отработки программы для прослушивания в Джульярде, Мак припарковалась у тротуара перед домом Блейка. Он жил в районе старых викторианских особняков, возле публичной библиотеки Бэкон Хайтс. В детстве Мак часто приходила сюда попрыгать на батуте на заднем дворе Блейков. Они устраивали соревнования – кто выше прыгнет или сделает лучший кувырок. Мак задумалась, играла ли с ними Клэр, но так и не вспомнила.
Захлопнув дверь машины, она сделала глубокий решительный вдох. «Ладно. Это обычная репетиция. А поцелуй? Ничего не было. И больше никогда не повторится». Тем более что в этот раз вся группа будет в сборе. Не может же Блейк целовать ее на глазах у всех!
Маккензи вытащила из багажника чехол с виолончелью и бодрым шагом направилась по подъездной дорожке к дверям. Дверной звонок у Блейка был все тот же – гулкие колокольчики вызванивали первые такты Пятой симфонии Бетховена. Дверь распахнулась – на пороге стоял Блейк в носках, темных джинсах и ярко-зеленой футболке. Он улыбнулся Мак осторожной и застенчивой улыбкой.
– Привет, – холодно поздоровалась Мак.
– Здорово, – весело и беззаботно отозвался Блейк. Он распахнул дверь шире. – Входи.
«Видела? – спросила себя Мак, шагая следом за ним, так что футляр виолончели колотил ее по коленям. – Блейк хочет все забыть!» Значит, все будет еще проще. Проходя мимо фотографий, висевших на стене в коридоре, Маккензи выхватила взглядом ту, на которой Блейк и Клэр были запечатлены во время прошлогодней поездки оркестра в Диснейленд, Блейк тогда уже бросил оркестр, но все равно упросил родителей купить ему билет. На голове у него были уши Микки Мауса, а Клэр, красная от смущения, целовала его в щеку.