С помощью МВФ эта задача была решена в значительной мере, но, как показал последующий опыт, не полностью. Как только режим Ельцина зашатался и возникла угроза его падения, в западной прессе замелькали сообщения о российской коррупции, начались попытки привлечения к уголовной ответственности в Европе и США московских деятелей, участвовавших в отмывании денег (вершиной этого был арест в США Павла Бородина, бывшего главы президентской администрации Ельцина). Однако накал страстей на Западе стих после того, как в России воцарился президент Путин и политическая ситуация вновь приобрела видимость устойчивости.
Тем самым российские элиты получили урок, который был давно известен элитам «третьего мира»: их статус в глобальном сообществе зависит не только от количества награбленной собственности, но и от способности эффективно контролировать свою страну, поддерживая её участие в миросистеме.
Что касается внешнего долга, то вмешательство МВФ отнюдь не принесло спасения. Как и в других «периферийных» странах, внешний долг превратился для России в долгосрочную структурную проблему. По данным заместителя министра финансов Сергея Колотухина, внешний долг России на 1 октября 2002 года достиг 120.1 млрд. долларов[770].
К середине 2000-х годов ситуация заметно улучшилась, но причиной тому был не успех мер по реструктурированию долгов, а выгодная для отечественной экономики конъюнктура мирового рынка.
Топливная экономика и вывоз капитала
К концу 1990-х годов нефтегазовый комплекс обеспечивал примерно 20% валового внутреннего продукта, около 45% экспорта и 60% валютных поступлений страны[771]. Топливная промышленность оставалась и главным кредитором остальных секторов экономики. В условиях роста мировых цен на топливо, происходившего в начале 2000-х годов удельный вес «топливно-экспортной экономики» в России даже усилился. К этому времени доходы от добычи нефти в стране оценивались экспертами «75–89 млрд. долл. в год, из которых лишь менее одной четверти приходится на вклад труда и капитала. Остальное — природная рента, перераспределяющаяся в пользу капитала: государству, хотя оно и владеет источником ренты, достаётся менее 30–35 процентов»[772].
На протяжении всего периода неолиберальных преобразований российская экономика, и без того достаточно запущенная, страдала от хронического недостатка инвестиций. Оборудование изнашивалось и не заменялось. Инфраструктура выходила из строя. Переподготовка кадров не велась. Даже нефтяная промышленность не получала капиталовложений в достаточном для развития количестве. Ситуация лишь немного улучшилась после возобновления экономического роста в 1999 году.
Эксплуатация природных богатств страны сопровождалась массовым вывозом капитала, что вполне типично для периферийного капитализма. На протяжении 1990-х годов средства в промышленность и инфраструктуру почти не инвестировались. Модернизация затрагивала лишь те части инфраструктуры, которые были необходимы для интеграции страны в мировую экономику.
Разумеется, определённые средства в экономику вкладывались, и технологическая модернизация продолжалась. Но и здесь видно, насколько развитие отечественного капитализма носило периферийный характер. К 2000 году число международных каналов связи на базе цифровых технологий увеличилось по сравнению с советским временем в 48 раз, тогда как число внутренних междугородних каналов выросло всего в 2.6 раза[773]. «Таким образом, — заключает политолог Алла Глинчикова, — внешняя информационная интеграция по темпам и масштабам своего развития более чем в 18 раз опережает внутреннюю»[774]. Заметим, что происходило это в стране, которая и в советское время страдала от недостатка телефонизации. К 1998 году в России на одну телефонную линию приходилось 6 человек, тогда как в США — 1.5. Общее количество российских телефонных линий чуть превышало 25 миллионов, тогда как в Америке их имелось 182 миллиона. Легко догадаться, что в такой ситуации и развитие Интернета оказывалось привилегией столичных городов и социальных слоёв, так или иначе вовлечённых в мировую экономику либо причастных к распределению власти и собственности.
Заработная плата также оказалась качественно разной в зависимости от того, связан был работник с экспортным сектором или нет. В советское время можно было говорить о таких вещах, как «средняя зарплата по промышленности». В новой России подобные категории потеряли всякий смысл. Средняя зарплата работника газовой промышленности в конце 1990-х годов составляла 392% от средней по стране, в цветной металлургии — 192%, в науке — 82%, в лёгкой промышленности — 51%, в сельском хозяйстве — 46%[775]. В свою очередь, учёные разделились на узкую группу получателей западных грантов и нищающее большинство исследователей, чьи работы не представляли интереса для западных институтов (либо они не имели связей с потенциальными спонсорами). На фоне отдельных «звёзд», которые благодаря известности на Западе сумели обеспечить себе вполне благополучное существование и условия работы, ещё более катастрофическим выглядел упадок научно-исследовательских институтов, выживавших за счёт сдачи в аренду собственных помещений. Даже если значительная часть подобных структур была изначально неэффективна и нуждалась в реорганизации, их упадок болезненно ударил по всей системе подготовки научных кадров, ибо замены им не было. Выпускники университетов либо искали работу за границей, либо устраивались в более или менее благополучные компании, независимо от полученной специальности.
770
Данные о внешнем долге России и отдельных корпораций размещены в Интернете на сайте компании «Татнефть» по адресу: http://www.info.debt.ru.
771
См.:
773
См.: Информационное пространство новых независимых государств /Под ред. Ю. А. Арского и др. М.: ВИНИТИ, 2000. С. 23–24.