- Ты бы поел сначала, Олежка. Михаил Иванович говорил, что вас тут неважно кормят, - Герля конфузливо осеклась, упомянув Олегова врача.
- Если бы твой Михаил Иванович жрал то говно, что здесь называют едой, то его брюхо давно прилипло бы к позвоночнику, и он сдох бы от дистрофии. Свои завертухи можешь забрать с собой или отдать их доктору Михаилу Ивановичу, человеку выше средней упитанности, а то он еще вдруг отощает, не дай Бог! Я к ним не прикоснусь. Извини уж, за хлопоты! Я лучше сорок дней буду хлебать здешнюю бурду, чем собирать объедки с буржуйского стола, - Олега совсем понесло.
Настал черед Герли обидеться:
- Кто виноват, что ты пьешь, и довел себя до «белой горячки»? А когда лучшая, как ты меня называешь, подруга навещает тебя, ты встречаешь ее как врага народа. Свинья, ты Зеленский?
- Вот и договорились, - с мазохистским удовлетворением произнес Олег, - свинья никак не может быть лучшим другом. Поднимайся к своему горе-психиатру, делите деньги-сигареты, и не мозоль мне больше глаза, - совсем уж грубо, по-хамски добавил он. - А дома ты найдешь кучу поклонников, тем более, ты сейчас совершенно свободная женщина. Будь счастлива, Герля-Герлюша!
Олег вскочил с лавочки, едва не перевернув ее, чем окончательно испугал Герлю, и командным голосом прокричал санитару:
- Посещение закончено. Ведите в палату!..
Визит роскошной посетительницы навел шороху в заведении. Михаил Иванович пригласил к себе больного Зеленского и с нотками укоризны в голосе бормотал:
- Уважаемый, Олег Николаевич! Вы и так чувствуете мое благорасположение к вам, душевное притяжение, так сказать. Но зачем вы так глубоко обидели Герлю? Она плакала, скажу вам по великому секрету! На ней лица не было! Она же любит вас! Истерику пришлось купировать!
- Надеюсь, не с помощью аннигилятора? - не на шутку перепугался Олег.
- Не смейте беспокоиться, исключительно традиционными и разрешенными средствами, - на жирной лысине доктора оливково замаслился пот.
- Смотрите, - с угрозой прорычал Олег, - а то, выведу я все ваше сучье племя на чистую воду. Бабки поделите по справедливости, я ведь потом проверю у нее? И для вас, доктор, она не Герля, а Герел Манджиевна, и лицо у нее всегда есть!
Впервые ему показалось, что за толстыми стеклами очков врача метнулось нечто, а, что именно, разобрать не удалось из-за скоротечности момента.
- Ну, что вы, ну, что вы, дражайший! Уважаемая Герел Манджиевна столько лестного рассказала о вас. Завтра все ваши книги принесу для бесценных автографов, - Ворожейкин искусно перевел разговор с денежной темы, - не перекурить ли нам с чайком?
Олег ответил не без колебания:
- Чай у вас, действительно, превосходный, доктор Ворожейкин! Но пить я его с вами больше не стану. И сигаретки курить. Наши контакты с нынешнего момента вступают в сугубо официальную фазу: врач – больной. А если услышу про какие-то опыты с аннигиляцией, пеняйте на себя: ославлю на всю Россию! Спасибо за чаи и рафинады! Рецензирование ваших стихов, по понятным причинам, отменяется. До свидания!...
Со следующего дня Олегу пришлось испытать на себе все прелести рядового пациента психиатрической больницы. Побудка в шесть утра. Уборка помещений, которую, согласно Положению диспансера, надлежало исполнять санитарам, но это делали больные за шматок колбасы и две-три сигареты. Утренний туалет, во время которого его тесно обступала толпа желающих покурить, но у кого не было сигарет. Бадма предложил поделиться куревом, но Олег сказал ему, что сейчас самое подходящее время завязать:
- Два блока «Кэмэла» я ежедневно буду отдавать тебе по одной пачке в день.
В больнице существовал принцип: сколько бы денег или сигарет не было у больного, по утрам он получал не более одной пачки. Бадма с сомнением и неодобрением покачал головой, не разделяя целесообразность затеи. Это было, наверное, самым непростым делом. Олегу, курильщику почти с сорокалетним стажем, легче было отказаться от куска хлеба, чем от табака. На стенку бы полез ради обсмоктанного окурка!
Вторым по значимости было ощущение полной несвободы. Каждый твой шаг регламентирован санитаром, для которого все пациенты были ненормальными. А санитары, чувствующие себя в отсутствие не заглядывающих в палаты врачей, чуть ли не вершителями судеб при своем небогатом интеллекте представляли даже некоторую опасность для больных, как субъективно представлялось Зеленскому.
Третьим жизненным фактором была так называемая еда. Завтрак, жидкая перловка на воде – порция для трехлетнего ребенка, после которого он вставал из-за стола почти голодным. Бадма, сидевший за одним столом с Олегом, пробовал предложить ему сало или колбасу, которые перепадали ему частенько, если не постоянно. Но, поскольку сосед постоянно отказывался, то он махнул рукой:
- Если тебе нравиться морить себя голодом, на здоровье! Но, по-моему, любые принципы должны быть разумными.
Скудость и однообразие, если мягко выражаться, рациона администрация объясняла недостаточным финансированием, но некоторые относительно адекватные пациенты считали, что к этому фактору прилагается и другой, не менее весомый, документально не доказанный, хотя визуально наблюдаемый неоднократно многими больными.
Олег уже не смотрел на руки больных, которых видел до этого в туалете. Раз такие порядки, что с этим поделаешь. Несчастные не виноваты, что лишены разума. Значит, надо испить с ними всю чашу до дна!
Потом следовали процедуры и раздача лекарств. Олег принимал все это отрешенно, а с медперсоналом не общался, даже если у него появлялись колики в сердце или вдруг начинала болеть голова до тошноты и кругов в глазах. Он ложился на свою постель и, закрыв глаза, начинал прокручивать всю свою жизнь. И так до обеда.
В обед, проглотив непонятную жижу под названием «суп», перловку аналогичного качества, ждал приема лекарств, после чего ложился и снова предавался раздумьям о своих бывших отношениях с Герлей. Он отдавал отчет в том, что потерял, но рано или поздно это должно было случиться. Контакты с другими больными он жестко пресекал. Один паренек спросил, он ли автор книги, которую недавно прочитал. Олег сказал ему:
- Книга – дерьмо! Старайся больше не читать таких книжек, сынок!
- А, по-моему, это хорошая книжка, - ответил паренек, но Олег отвернулся к стене и накрыл голову одеялом.
После ужина, состоящего только из перловки из трех ложек без «супа», он дожидался процедур и сразу ложился на свою далеко не свежую постель. А над его головой тарахтел, хоть и не полную громкость, ненавистный телевизор. Предстоящая ночь казалась длинной и страшной в своей бесконечности. Когда все относительно затихало, он начинал думать о смерти, которая уготована каждому живущему на этой земле. Смерть его не пугала. Он молил, сам, не зная кого, чтобы она пришла к нему именно в эту ночь. Но, к утру, он засыпал, так и не дождавшись Избавительницы.
Олег даже вкусил несколько раз прелести местной бани, когда на помывку одного больного полагалось ровно два тазика воды, в исключительных случаях – три. Две дородные тетки-помывщицы в клеенчатых, длинных фартуках и с марлевыми масками на лице сноровисто, отработанными приемами в считанные минуты обрабатывали один человеко-объект, поэтому пропускная способность банного отделения была высокая и продуктивная. Скорость помывки, к сожалению, была обратно пропорциональна чистоте тела на выходе.
Чего он избегал, так это прогулок в квадратном дворике-базке, огороженном высокими кирпичными стенами. Дубленка Олега находилась на складе, а выдаваемые для прогулки, сверх меры заношенные казенные бушлаты, напоминали ветхостью своих собратьев времен гражданской войны. Да и медперсонал не особенно настаивал на обязательности прогулок. Погода стояла или слякотная, или морозная, и весь контингент чихал и кашлял. Однажды Олег решился на выход. Проходив бессмысленно полтора часа по периметру дворика, нарезая по часовой стрелке бестолковые круги и постоянно шмыгая сырым отечным носом, обрамленным бахромой зеленых соплей, Зеленский на самом деле стал чувствовать себя ненормальным. Не хватало только красного дурацкого колпака на голове с позвякивающими бубенчиками. Больше он эту лечебно-оздоровительную процедуру не выполнял.