Они отошли от второго озера, и чаща сомкнулась над ними.
— Наконец-то мы вдвоем! — обрадовалась Катя. — Тебе не тяжело, когда кругом люди, и у каждого что-то свое, отгораживающее его от других людей, и наступает минута, когда ты сам себе кажешься маленьким и ничтожным — муравьем во всей этой вселенской круговерти?
Николаю Петровичу нравилось, когда на нее находили озорство, милая ребяческая непосредственность. Ему тогда тоже начинало казаться, что вернулись золотые мальчишеские годы, что на плечах только та ноша, которая желанна, а впереди бездна хорошего и все, чего он ни пожелает, должно осуществиться.
Они никуда не торопились. Ему нравилось смотреть на нее вблизи — на ее густые крашеные волосы, тонкую талию.
Рощу вдоль и поперек пересекали тропинки, а в самом ее конце они наткнулись на питомник. Тонкие прутики дубов, кленов и тополей тянулись к солнцу. Отдельно росли серебристые ели. Даже летом казалось, что они подернуты инеем. Ели, мохнатые, статные, выглядели чем-то инородным в царстве лиственных деревьев.
Из второго озера вытекал арык. Его можно было перепрыгнуть с разбега. Он извивался, огибал выпирающие из земли оранжевые корни, и ничто не напоминало о его искусственном происхождении. Идти вдоль него было приятно. В густой, плотной тени вода казалась черной, и сгнившие до перегноя листья, устилавшие дно, усиливали это впечатление. Уютно было в любом уголке рощи. Деревья не росли рядами, их догадались посадить как придется, и роща ничем не отличалась от леса. Встречались совсем укромные уголки, куда не проникал солнечный свет, сумеречные, и влажные, и душные. Но были и светлые, солнечные участки, очень неожиданные. Несколько десятков, обособленные, создавали совершенно русский пейзаж, ласкающий душу простотой. Оставалось только остановиться и умилиться. Могучие, не боящиеся бурь карагачи составляли костяк рощи. Но попадались и чахлые, низкорослые деревья, подавленные соседством великанов, искривленные ветрами, подточенные вредителями. Красавцы карагачи состязались с белоствольными красавцами тополями, листья которых трепетали на ветру, струились, образуя поток, шумный и вечный. Дубы тянулись вверх уверенно и надежно.
— Нам повезло? — спросила Катя.
Низкий свод из ветвей, которые густо переплелись, приглушил ее голос.
— Что везение? Монета, упавшая орлом вверх. Мы же с тобой в нужный момент оказались в нужном месте. С нужными идеями в кармане. Это, маленькая, уже умение. Но с этой рощей нам здорово повезло.
— Мы хорошо устроились? Ты как считаешь?
— Мы ведь не выбирали. Пока нам хватит и этого закутка.
— Без газа? Без горячей воды?
— Без, без… Ну и что? В баню ходить будем.
— И я так думаю: ну и что? У меня есть ты, и на отсутствие всего остального я могу сказать: «Ну и что? »
— Вот видишь. Все образуется, но не в один день.
— Уж не думаешь ли ты, что я, словно та ненасытная старуха, способна прогневать золотую рыбку?
Он обнял ее, а потом снова пропустил вперед.
— Мог бы и поцеловать, мы не на улице, — сказала Катя без упрека.
Ему нравилось смотреть, как она идет, как оглядывается на него, когда говорит, как восхищается плотно стоящими тополями и дубами, — он тоже восхищался ими про себя. Но вдруг накатывала ледяная волна тоски и накрывала его с головой. Он не протестовал, но на скулах вдруг взбухали тугие желваки. Он ждал, когда она откатится. Волна отступала, а холод оставался, и он становился под яркие солнечные лучи, чтобы прийти в себя. Сейчас этими солнечными лучами была Катя. Она угадывала эту неожиданно охватывающую его боль и очень старалась, чтобы она прошла быстро и бесследно и не отразилась на ней, Кате.
— Тебе опять нехорошо? — вдруг спросила она, не оборачиваясь.
Еще она хотела сказать, что без него она никто и ничто, что без него она усохнет, как усыхает дерево, которое не поливают, но не сказала этого. Она прекрасно улавливала нюансы его настроения, а он еще не умел укрываться от ее не знающей промаха проницательности, от ее пытливого, недремлющего ока.
— Нет, — сказал он, — ты ошибаешься. Мне нравится эта роща. А ты мне нравишься еще больше. Ты самая-самая из всего, что есть на земле.
— Самая-самая?
— Самая-самая-самая.
Она не стала повторять, что видит, как ему хорошо. Она не назойливая сорока и не полезет напролом в душу близкого человека. Если хочешь, чтобы дверь в душу близкого человека всегда оставалась открытой, жди приглашения и не самовольничай.
Они вернулись к озеру. Вечернее солнце уже не доставало сюда, и противоположный берег, далекий, тоже был в тени.