— Я бывал бит многократно, но, как видите, жив и даже вывод сделал о пользе неудач, — сказал Николай Петрович. — Они хороши тем, что позволяют извлекать уроки. Родители воспитали во мне уважение к чужому мнению.
«Видите ли, он сомневается! — подумал Ракитин. — Да он честно заработал клеймо отъявленного недруга тех предложений, которые нельзя выдать за свои!»
— Держитесь вы отменно. — Лицо Отчимова стало красным, почти бордовым. Зрачки спрессовались в сверкающие сверла. — Владейте так же собой и дальше, это оберегает от неприятностей. Дня через три вас утвердят в должности. С этого момента выполнение моих указаний обязательно. Ибо вы, надеюсь, знакомы с партийной дисциплиной. Теперь о вашем предложении. Прежде чем распространять ваш метод широко, надо доказать его пригодность. Никто не сделает этого лучше вас. Мы посмотрим, каким получится опытный экземпляр, и тогда определим свое отношение. Месяца вам, надеюсь, хватит. По его истечении готовьтесь дать отчет.
Николай Петрович склонил голову в знак согласия. «Я еще сделаю вас союзником, — подумал он. — Пусть это произойдет не завтра, но такой день наступит. Или те, кто твердит о вашем большом уме, в корне ошибаются».
— Можно?
В кабинет вошла красивая узбечка лет сорока с двумя связками книг в руках.
— Я не помешала? — певуче произнесла она, даря Сидору Григорьевичу очаровательную улыбку и не удостаивая Николая Петровича даже малой толикой внимания.
— Вы всегда кстати, дорогая и многоуважаемая Рано Табибовна.
Сидор Григорьевич в мгновение ока превратился в галантного кавалера. Освободил гостью от книг и почтительно приложил пухлые и блеклые губы к ее длинным пальцам, на которых мерцали золото и камни.
«Не уйду, пока не попросит», — решил Ракитин, понявший назначение визита. Отчимову предлагались издания, один вид которых заставляет сердце книголюба биться гулко и счастливо. На зеленом коленкоре было оттиснуто серебром: «М. Булгаков «Мастер и Маргарита». Еще успел он разглядеть «Угрюм-реку» Шишкова, «Вино из одуванчиков» Бредбери, «Избранное» Хемингуэя и, кажется, однотомники Ахматовой, Цветаевой, Пастернака и изумительную поваренную книгу Похлебкина, за которую гурманы отваливали импортные джинсы. Завидно ему стало и неуютно. Сидор Григорьевич чутко уловил обуявшие его чувства и изрек:
— Я вас больше не задерживаю.
— Извините, — сказал Николай Петрович и вышел. Щеки его пылали. Ему очень хотелось побродить одному по сумрачному, дикому лесу.
— Ну, и каков дядизм в действии? — раздался рядом вкрадчивый голос.
В вестибюле курил Эрнест Сергеевич. Смотрел на Николая Петровича и улыбался.
— Мне как-то не по себе, — признался Ракитин.
— Вот так не по себе мне было четыре года. Выражаю сочувствие и советую преданно смотреть в умные глаза Дяди. Но постой, я видел, как к нему впорхнула птица аист. Чем на сей раз облагодетельствовала она дамского угодника? Классика и современность? И сама птица аист недурна, не так ли? Наша служба услуг иногда являет нам образцы сервиса.
— Я теперь весь день уважать себя не буду, — сказал Николай Петрович.
Хмарин присвистнул и сказал:
— Из таких дней у меня четыре года сложились.
VIII
Вскоре Николай Петрович Ракитин был утвержден в должности инструктора. Напутствуя его, члены бюро горкома позволили себе растечься мыслью по древу. Увы, его непосредственный начальник товарищ Отчимов членом бюро не был и ни в чем не заверил своего нового работника. Напротив, Сидор Григорьевич дал понять, что реализация его идеи — его личное дело и лучше всего заниматься им в свободное от работы время. Он поручил ему плановый вопрос «О практике проведения партийных собраний в первичной парторганизации мебельной фабрики», который бюро обсудит через полтора месяца. Николай Петрович не заартачился. Он запомнил слова Отчимова о незыблемости принципов партийной дисциплины и решил не давать ему ни малейшего повода для неудовольствия. То, что им извлечено из гущи жизни в виде идей и опыта, будет оценено по достоинству, но в свое, конечно, время. А пока никаких споров, а только работа, работа и работа.
Он начал не с мебельной фабрики. Ему был нужен материал для сравнения. Легко сопоставлять, имея эталон. Влиятельной организацией в городе был трест «Чиройлиерстрой»: триста коммунистов. За годы освоения голодностепской целины трест, как принято говорить, внес весомый вклад во все то, что теперь не без самодовольства называли цветущим садом. Наверное, десятая часть населения стран — членов Совета Экономической Взаимопомощи носила одежду из голодностепского хлопка. Да и сам Чиройлиер многим был обязан тресту, которому дал свое имя. Их судьбы переплелись. В тресте умели засучивать рукава, наваливаться, и тянуть, и вытягивать…