Лайнер плюхнулся на полосу, поревел двигателями, гася скорость, и подрулил к перрону. Подали трап. С лязгом откинулась овальная дверь. Николай Андреевич, щурясь, стал высматривать Сашу, ее легкую фигурку в белой блузке, со счастливо откинутой назад головой. Он представил, как она поднимет вверх руку, увидев его, и ускорит шаг, и улыбнется. Пассажиры потекли на перрон. Знакомая, желанная Сашина фигурка все не появлялась в овальном проеме самолетной двери.
— Здравствуй, Коля! — вкрадчиво раздалось рядом, за спиной.
Он съежился, обомлел. В коленках открылась предательская слабость. Он слишком хорошо знал этот голос, все его богатые интонации. Ошибка исключалась, голос мог принадлежать только одной женщине. Он медленно повернулся, приседая, поднимая ладони к лицу, заслоняясь ими. Как боксер, он инстинктивно избирал защитную стойку. «За что? — подумал он. — Что я такого сделал»? Подле него стояла Евгения Касьяновна — собственной персоной. Прищуренные ее глаза, грозно сдвинутые брови, злорадная улыбка — все ее существо предвкушало месть, уже наслаждалось ею. Она распахнула сумочку, извлекла письмо и потрясла им перед носом оторопевшего супруга. Она торжествовала.
— Я тебе покажу серьезные намерения! — сказала она с явным наслаждением. — Крале твоей я уже поубавила волос, и тебе, и тебе… Другие умнеют к твоим годам. Другие остепеняются, а ты… а ты…
Он увидел, что адресовал письмо своей жене. И вот она прикатила. И он осушит до дна чашу, которую она привезла и старательно наполнила, — чашу горечи и позора. Николай Андреевич заморгал, лихорадочно соображая, как же это могло произойти. Он думал об этом, а ему уже не хватало воздуха, и мысль теряла рельефность и остроту, и дымчатая белесость постепенно окутывала все и всех. Она сгущалась, становилась мглою, беспросветностью, и сквозь нее уже не проступало ничего…
«КРАСНЫЕ» И «СИНИЕ»
Когда я вошел в раздевалку, Тулкун уже хозяйничал там: самовар посапывал-почмокивал, и в сауне негромко вибрировали тэны.
— Приветствую вас! — сказал я Тулкуну, успевшему раздеться.
И он так же церемонно приветствовал меня. У него была мягкая, открытая улыбка, за которой, однако, не крылись ни чрезмерная стеснительность, ни застенчивость.
Вошли Акбар-доктор, или просто Доктор, и Рахим, бывший профессионал, который получил недавно травму (неделикатно сыграл с ним Хабибулла-стоппер) и пока выполнял обязанности судьи. Доктор представлял команду «синих». Рыхлотелый, похожий на колобок, Доктор был еще достаточно проворен, но погоды на поле не делал.
Мы громко приветствовали друг друга, и Тулкун сказал:
— Пора!
— Пора, — согласился Доктор, понимая «пора» Тулкуна не как приглашение начать разминку, а как обязательство выиграть у «красных». — Сколько можно просаживать? Садык будет? Бахром будет? Ходжиевич?
Названные Доктором игроки составляли таранную силу «синих». Мне очень нравился Ходжиевич, бывший пахтакоровец. Сейчас он тренировал эту команду, очень далекую, по многим причинам, от былой славы. Ходжиевич играл остро и точно, но отличался редкой среди футболистов деликатностью. Грубость на поле почти физически угнетала и подавляла его. Он отказывался понимать, как это можно бить соперника по ногам, толкать и сбивать его, позволять себе недозволенное. Он играл культурно, и за глаза его называли Ходжиевич-аристократ. Заметьте, баем его не называли никогда, только аристократом. Шавкат тоже был большой мастер хитросплетений, по части футбольного слалома его мало кто мог переплюнуть. Но быстро раздражался, если игра не шла. Садык-«синий», очень подвижный, выполнял на поле колоссальный объем работы, но до дирижера-виртуоза все-таки не дотягивал. Зато ничто не выводило его из равновесия. Столкнувшись с кем-нибудь, он всегда извинялся, хотя часто не был виноват. Бахром, стремительный, длинноногий, взрывной, лучше подходил для роли дирижера, но злоупотреблял индивидуальной игрой.
— Ох, уж эти звезды! Чем больше рассчитываешь на них, тем хуже результат. — Тулкун выразительно пожал плечами и стал облачаться в спортивную форму. «Синие» проиграли «красным» несколько игр подряд и жаждали реванша.
Пришли Петрович и Валера-боксер. Они дружили, но их майки были разного цвета. Петрович был на острие нападения «красных», а Валера-боксер защищал ворота «синих». На верховые мячи он реагировал прекрасно, пуская в ход свои увесистые кулаки и отваживаясь на прыжки акробатической сложности, на низовые часто не успевал реагировать.