Вот теперь всё.
"Светлый не мстит и не добивает поверженных противников". Всё правильно. Вот только эта нечисть всего через час или два будет как новенькая. А я — нет.
Применять заклинания по-прежнему нельзя, и я достаю из кармана короткий остро заточенный колышек. Последний мой резерв. Каким чудом я не сломал его во время драки? Осина — материал довольно хрупкий.
Вампир с трудом переворачивается на спину. Уцелевший глаз — громадный, с узким вертикальным зрачком — не отрываясь следит за мной. Шагаю к нему, чувствуя, как что-то горячее и липкое стекает по моему телу. Хорошо, если это всего лишь кровь.
Крепко сжимаю кол. Заношу руку для удара… и встречаюсь глазами с искалеченным вампиром.
— Нет… Не надо… Пожалуйста, не надо… — хрипло шепчет он.
Боль и страх — больше ничего не осталось в его голосе.
"Светлый знает, что милосердным может быть не только прощение, но и наказание: по заслугам, без мести, адекватно моменту и степени вины. Он знает, что порой всепрощение зла равноценно преступлению перед теми, кому это Зло принесёт страдания". Передо мной — вампир. Зло в чистом виде. Он уже убивал людей и пил их кровь. Один удар — и те, в кого он ещё не вонзил свои клыки, останутся жить.
Вот только я не могу сейчас ударить.
Упырь не виноват. Он — "обращённый". Когда его шеи коснулись клыки вампира-инициатора, у него был только один выбор: стать нежитью — или умереть. Он выбрал существование — но кто я такой, чтобы судить его? Да, совсем недавно Матвей предпочёл смерть вампирской не-жизни. Но кто скажет, что выбрал бы я сам?
"Светлого не мучают вопросы: Кто ты такой, чтобы помогать другим? Неужели не способен ты увидеть собственные пороки? Кто ты, чтобы указывать дорогу к Свету? Он живёт так, как ему велит его сердце и Свет в нём: помогая, поддерживая, указывая, вдохновляя, утешая, карая, останавливая зло, прощая — всё это в меру сил и разума". Разум велит добить врага. Сердце — запрещает.
Свет во мне… Что ж, если Свет требует убийства — я не Светлый.
Будь оно всё проклято!
Я наношу несколько неприцельных ударов. Колышек проникает неглубоко, раны вампира не фатальны. Но теперь он оправится не через час-полтора, а как минимум через неделю.
— Я не мясник. Я не палач. Я — оперативник Ночного Дозора. Я — Светлый!
Не знаю, для кого я бормочу это. Мой противник не воспринимает сейчас ничего, кроме собственной боли. Значит — для себя?
Распрямляюсь и иду. Кровь уже хлюпает в ботинках. Разрываю майку и зажимаю рану грязной тряпкой. Кровь почти чёрная — задета печень. Для человека такая рана смертельна. Я — Иной, я могу выжить — если повезёт.
Ухожу. Меня шатает. Боль выгрызает внутренности. Не капли — лужицы крови отмечают мой путь.
Только бы не упасть!
Глава 8. Без цвета
Что было со мной дальше, я не помню. Иной — это всё-таки не бессмертный горец Дункан Маклауд. Не пройдя и двадцати метров, я свалился от острой кровопотери и болевого шока.
Меня подобрал Андрей. Подобрал и дотащил до машины. Оказав первую помощь, он ещё минут двадцать стоял, ожидая, не выйдет ли из-за "барьера" кто-то ещё. Чего стоили ему эти минуты ожидания, я вряд ли когда-нибудь смогу представить.
Меня чинил Илларион Яковлевич. Процедура была не столь зрелищной, как в тот раз, когда вытаскивали Андрея, но я успел, на короткое мгновение придя в себя, от души позавидовать киношному Городецкому. Халявщик, знал бы он, что это такое — крепкие мясистые пальцы доктора, зашивающие твою печень едва ли не суровой ниткой и деловито копающиеся в кишках… Ремеслом своим Илларион владел куда лучше любого филиппинского хиллера, но вот тратить Силу на обезболивающие заклятья доктор сейчас не мог. Так что очередное погружение в беспамятство оказалось как нельзя кстати.
Очнувшись окончательно, я обнаружил, что лежу на до боли знакомой койке в нашем медсекторе. Не хватало только штатива и капельницы с донорской кровью, да ещё Эльвиры…
Впрочем, вампирша-то как раз имелась. Она сидела на табуретке слева от моей кровати, привалившись спиной к стене и, похоже, задремала. Стоило мне пошевелиться, как Эльвира открыла глаза.
— Паршиво выглядишь, Светлый! — с чувством произнесла она, бесцеремонно разглядывая меня. — Кто это над тобой постарался?